Краткое содержание "Исповеди" Блаженного Августина необходимо знать всем, кто интересуется и хочет разобраться в истории мировой литературы, а также в особенностях средневековой философии. В Средние века католическая церковь полностью контролировала жизнь людей и общества в Европе. Именно взгляды и труды Блаженного Августина оказали на нее решающее влияние во многих вопросах. К его учению стоит обратиться, чтобы начать понимать истоки католичества.

Биография религиозного философа

Его родители придерживались разных религиозных взглядов. Мать была христианкой, а отец - язычником. Это наложило определенный отпечаток на его представление о мире и характер.

В семье было немного денег, но родители все же сумели дать сыну качественное образование. Изначально его воспитанием занималась только мать, затем он окончил школу в Тагасте. В 17 лет он отправился в Карфаген, где обучался риторике. В этом городе он влюбился в девушку, с которой прожил 13 лет вместе, так и не женившись, даже после того, как у них родился ребенок, так как она была низкого происхождения.

В результате семейная жизнь Августина не сложилась. Мать ему выбрала невесту, подходящую по статусу, но свадьбу пришлось отложить, так как девочке было всего 11 лет. Это время он проводил с новой возлюбленной, затем оставил и любовницу, и разорвал помолвку с невестой.

В философии в самом начале на него оказали влияние труды Цицерона, также он проникся идеями манихеев, но вскоре разочаровался и в них, жалея о потраченном впустую времени.

Долгое время он преподавал в одной из школ Милана, открыв для себя неоплатонизм, в котором Бог представлялся как нечто трансцендентное и запредельное. Это позволило ему с другой стороны взглянуть на учения ранних христиан. Он стал читать посещать проповеди современных богословов, увлекся идеями монашества. В 387 году его крестили под именем Амвросия.

После этого он распродал все свое имущество, пожертвовав деньги бедным. Когда умерла его мать, он вернулся на родину, создав монашескую общину. Умер Августин в 430 году.

"Исповедь"

Считается, что это первая автобиография в европейской литературе, на протяжении последующего тысячелетия она служила основой и литературным образцом для большинства христианских писателей. Все они прекрасно знали краткое содержание "Исповеди" Блаженного Августина.

Примечательно, что в книге охвачена только часть его жизни - около 33 лет из 40 прожитых к тому моменту. В ней содержатся важнейшие сведения о его духовном пути, развитии религиозных и философских взглядов. В анализе "Исповеди" Блаженного Августина важно подчеркнуть христианскую составляющую этого труда. Автор описывает свою предыдущую жизнь, в которой было много заблуждений и пороков. Он просит прощения у Бога, воздавая хвалу его сочинениям.

Также он критикует учения, которыми интересовался в разное время - неоплатонизм, манихейство, астрологию, последние книги содержат толкование Книги Бытия, размышления о таинстве исповеди, учения о Троице, рассуждения о сущности времени, памяти и языка. Рассказывая кратко об "Исповеди" Блаженного Августина, необходимо остановиться на этих моментах.

Детство и юность

В самом начале своего произведения автор подробно рассказывает о своем детстве, родителях, первоначальном образовании. Помнить краткое содержание по книгам "Исповеди" Блаженного Августина необходимо, если вам требуется подготовиться к экзамену или зачету.

Важным этапом в его судьбе становится приезд в Карфаген, где он учился в риторской школе. В то время город считался средоточием порока. По краткому содержанию по главам "Исповеди" Блаженного Августина можно предположить, что автор вел распутный образ жизни, в действительности это не так. В основном юноша ходил в театр на пьесы о любви, не забывал об учебе, которой уделял достаточно много времени.

Манихейство

В тот же период он познакомился с трудами Цицерона, работая в библиотеке. Познакомившись с "Категориями" Аристотеля, разочаровался в Библии. Он принялся искать истину в других учениях. Секта манихеев обещала дать ему ответы на все его вопросы.

Их учение было основано на философском дуализме. От своих приверженцев манихеи требовали аскетизма. Они презирали человеческое тело, связывая его со Злом. Августина в манихействе привлек способ преодолевать самого себя, о чем он уже давно мечтал. Он впервые получил теоретическое обоснование существования зла. В призыве к самоопределению увидел средство, необходимое ему для исполнения своего жизненного предназначения.

В секте Августин был рядовым послушником, при том его связи с манихеями были достаточно сильными, он даже привлек в секту нескольких своих друзей. Секта помогла ему продвинуться по карьерной лестнице.

Работа ритором

Ненадолго вернувшись в родной город, Августин описывает, как возвращается в Карфаген, получив место ритора. В четвертой книге он признает, как оказался в интеллектуальном тупике, в который его завели лженауки - астрология и магия.

После смерти близкого друга с ним происходят большие перемены. Августин понимает, что счастья нельзя получить от преходящих существ, а неизменным остается только Господь. Душа только в Боге в состоянии обрести счастливую жизнь и мир.

В манихействе он разочаровывается, так как учение сильно ограничивает личную свободу, имевшую большое значение для автора. К тому же он понимает, что объяснения манихеев о природе зла его нисколько не удовлетворяют.

Дорога в Рим

Из книги "Исповедь" Блаженного Августина мы узнаем, что после этого философ отправляется в Рим, получив интересное предложение по работе. Он быстро решается на переезд, так как рассчитывает найти учеников, заинтересованных в его лекциях.

На деле в Риме оказывается ничуть не лучше. Поначалу он преподает риторику и собирает нескольких учеников у себя дома. Вскоре он разочаровывается в своих последователях, переезжая в Милан, куда прибывает и его мать.

Влияние Амвросия

Рассказывая краткое содержание "Исповеди" Блаженного Августина, важно остановиться на его знакомстве с епископом Амвросием, которое состоялось в Милане. Автор восхищается его проповедями, окончательно решая порвать с манихейством.

Амвросий убеждает его принять католические представления о вере. Между тем в философии он увлекается идеями неоплатонизма, но очень быстро находит в нем множество противоречий. Амвросий знакомит его с трудами древнегреческого философа Плотина.

Обращение в веру

В седьмой и восьмой книгах "Исповеди" Блаженного Августина (Аврелия Августина) рассказывается о его пути к Богу. Его сущность он пытается осознать с философской точки зрения. Он еще не воспринимает его как чистый дух, будучи так и не в состоянии решить вопрос о происхождении зла. В нем продолжается внутренняя борьба, Августин раз за разом возвращается к вопросу об отношениях между духом и плотью.

К нему приходит осознание, что Бог - абсолютное существо. Частые встречи с духовником Амвросия священником Симплицианом приводят его к окончательному обращению в католическую веру. Он заявляет матери, что готов к обращению. Практически вся девятая книга посвящена его духовному пути. В конце рассказывает о смерти матери, приводит ее подробное жизнеописание.

Свойства памяти

В "Исповеди" Блаженного Августина краткое содержание 10 книги имеет особое значение для понимания сущности философа. В ней анализирует свойства памяти.

В частности, считает ее сокровищницей или вместилищем, в котором скрыты бесчисленные образы, которые мы получаем от внешних чувств. Причем в ней содержатся не только образы вещей, но и они сами. Самосознание существует благодаря памяти, соединяющей настоящее с прошлым, что позволяет предвидеть будущее.

Из краткого содержания "Исповеди" Блаженного Августина 10 книга для многих представляет наибольший интерес. В ней автор рассуждает о способности памяти превращать опыт прошлого в настоящее. Ее присутствие подтверждается даже человеческой забывчивостью. Это необходимое условия для любого человеческого действия. Данная специфическая функция проявляется в приобретении интеллектуального знания. В нем Августин видит чувственный элемент, хранящий объекты знаний, образы звуков.

Данное понятие изначально содержится в сердце, с помощью рефлексии память разыскивает их, начинает распоряжаться. В этом, как считал Августин, и есть основа знания.

Время

11 книга "Исповеди" Блаженного Августина посвящена проблеме времени. Вся исповедь посвящена Богу от начала и до конца. Автор продолжает философские размышления, прося Господа вдохновить его и помочь раскрыть истинный смысл Библии.

Философ считает, что время, существовавшее до создания мира, представить себе просто невозможно, так как их Бог создал вместе.

12 книга начинается с рассуждений о бесформенной материи, которая существует вне времени. Автор анализирует книгу "Бытие", посвященную происхождению человека. Он пытается на протяжении длительного времени сформулировать свою позицию, только после продолжительных размышлений приходя к выводу, что многое из того, что изложено в Священном Писании, нам просто недоступно. Однако в нем заключена истина, поэтому к нему требуется относиться с благоговением и смирением.

13 книга посвящена духовным функциям и Творению. В финале автобиографии он предает себе милости Господа, который находится вне времени и вне покоя.

Судьба произведения

Эта работа философа имела огромное значение, став главным трудом всей его жизни. Споры о ее содержании продолжаются с V века. Отзывы об этом труде на протяжении столетий появлялись самые различные.

В настоящее время считается, что "Исповедь" в первую очередь интересна тем, что является рассказом о становлении человеческой мысли, условиях возникновения философского момента. Понимание и осознание этих условий в значительной степени определяет ее содержание. Считается, что Августин стал одним из первых, кто в подробностях и деталях проанализировал процесс становления собственного "я".

Это глубокий психологический труд, который остается свидетельством пути становления самобытной и уникальной личности философа.

Структура

Необычна структура этой книги, так как она одновременно адресована Богу, всем верующим, а также потомкам.

В анализе "Исповеди" многие исследователи считали, что Блаженный Августин стремился написать автобиографию, которая бы отвечала на вопросы, поставленные в то время. К концу IV века церковь столкнулась с донатистской ересью. Это было движение, которое под маской незыблемости Священного Писания в действительности сталкивало между собой богатых римских колонистов с бедными берберами-земледельцами. Одним из центров такого движения как раз и был Гиппон.

Определенные трудности заключаются в том, что книга была написана за 30 лет до смерти автора, спустя 13 лет после его обращения. Автобиография является отрывочной, так как доходит только до момента смерти матери автора. О последующих важных событиях в его судьбе в ней не рассказывается.

В отзывах об этой книге многие читатели отмечают, что это удивительная книга о пути человека к Богу, которая будет полезной всем, кто сомневается, стоит ли верить в божественную сущность всего происходящего. Августин с удивительной психологической точностью описывает свои грехи, начиная буквально с младенчества. Читатели признаются, что это произведение помогло им по-новому взглянуть на мир, пересмотреть свое отношение ко многим вещам, происходящим вокруг.

Введение.

§2. Философские воззрения Аврелия Августина.

§3. «Исповедь» Августина Блаженного.

Заключение

Список литературы.

Введение.

Средневековье стоит на рубеже между древностью и средними веками: собирая обломки древней культуры, он вместе с тем закладывает основы средневекового, частью же и новейшего европейского миросозерцания. Средневековая философия представляет собой длительный отрезок в истории европейской философии, который непосредственно связан с христианской религией. Этим четко определенным содержанием и направленностью средневековая философия отличается от предшествующей античной и последующей философии Ренессанса. Поэтому средневековая философия создавалась в основном с помощью богословов, одному из которых -Аврелию Августину -и посвящена эта работа.

Августин - во всех отношениях олицетворение той переходной эпохи V-го столетия, когда один обветшавший мир рушится, а другой созидается на его развалинах. Это во всех отношениях двойственная личность: в ней воплотились и сосредоточились все противоположности его века. Более того, он предвосхитил и объединил в себе контрасты нового времени, ибо, будучи отцом и, можно сказать, основателем средневекового католичества, он вместе с тем другими сторонами своего учения был пророком протестантства. И если протестанты и католики с одинаковым правом видят в нем своего родоначальника, то мы без всякого сомнения можем признать его отцом западного христианства во всех главнейших его разветвлениях.

Цель данной работы состоит в исследование философского учения одного из представителей периода патристики Аврелия Августина.

o Изучение особенностей философии периода патристики

o Выявление основных черт учения Аврелия Августина

o Анализ одного из сочинений философа – «Исповедь».

Структура работы соответствует выдвинутым цели и задачам.

§1. Философия периода патристики: общая характеристика.

При периодизации истории Западной Европы новой эры за точку отсчета обычно принимается V век - век крушения рабовладельческой Римской империи. Отсюда берет свое начало эпоха средневековья, она продолжается вплоть до XIII-XIV веков.

Философия средневековья - это особое явление духовной жизни того периода. Былые признаки самостоятельности, свойственные философии античного рабовладельческого общества, ею утрачены. Возникла новая парадигма, составляющая самые глубинные основания человеческой жизни. Изменилось отношение человека к самому себе и к другим людям, к власти, к государству, к истории, к знанию. Возникли совершенно новые авторитеты, социальные структуры, на историческую арену вышли новые народы. С приходом и утверждением христианства люди получают равные возможности в смысле духовного бытия: перед единым и единственным Богом были все равны; все, кто веровал в него, могли обращаться к нему лично и рассчитывать на его внимание и благосклонность.

История средневековой философии уходит своими корнями в первые века новой эры. В работах первых христианских мыслителей мы видим попытки использования идей античной греческой и римской философии в целях обоснования религиозных догматов и идей. При этом возникает нечто новое по сравнению с философией в ее классическом понимании, а именно - некое подобие синтеза ряда положений философии и богословия исключительно в интересах богословия. Роль философии сводится к служению религии. «Поэтому более точным будет говорить не о философии как таковой, а о теологии (от греч.theos - бог, logos - учение), представляющей собой богословское учение, включающие в себя элементы философии» .

В литературе принято делать всю средневековую философию на два периода, имеющих качественное отличие, а именно - патристику и схоластику. «Патристика (от лат. pater - отец) - учение основателей богословия, заложивших основы христианской теологии в упорной борьбе против еретических идей» . Это происходило в период с I по VIII (V) века. Схоластика (от греч. школа) представляла собой сугубо школьную (университетскую, монастырскую) мудрость, в которой средствами формально-логических рассуждений доказывались догмы христианства. Схоластика формировалась в период с VIII (V) по XII ст. и ее расцвет приходился на XIII - XIV века. Затем она прекращает свое существование, уступая место идеям эпохи Возрождения и Нового времени.

Каковы же общие черты средневековой философии и периода патристики?

Это теоцентризм, означающий, что в центре мироздания, всей жизни людей и конкретного человека находится Бог как верховное существо, абсолютное начало. Это положение дополняется и уточняется креационизмом (от лат. creatio - создание) - учение о сотворении мира и человека Богом по его добровольной склонности и свободной воле в елином акте. Из этих двух положений вытекает и третье - провиденциализм (от лат. providentia - провидение), учение, согласно которому развитие человеческого общества определяется внешними по отношении к нему причинами, а именно Богом. Существенными для средневековой философии являются также персонализм и ревеляционизм.

Первое состоит в понимании человека как персоны (от лат. persona - личность), то есть неделимой личности, обладающей разумом и свободой воли, сотворенной по образу и подобию Бога, наделенной совестью. Каждая личность - это особый замкнутый мир, внутри которого происходит борьба сил добра и зла, духа и плоти, разума и чувственности, долга и склонности; при этом всегда присутствует судья - совесть и закон души - логос, связанный с логосом божественным. Этот мир непроницаем для людей, но он открыт для Бога. Праведность, чистота помыслов не менее значимы, чем правильные поступки.

Ревеляционизм (от лат. revelatio - откровение) относится к принципу познания мира; он состоит в том, что самый надежный способ познания божественных истин состоит в постижении скрытого смысла священных писаний, заключающих в себе божественное откровение. рациональное познание не исключается, но божественное откровение считается высшим и более значимым для человека.

Собственно философская мысль античности в первые века приходит в состояние упадка, Это происходит на фоне роста и становления теологии, христианского вероучения, которое в это время обретает себя через осмысление и выработку своих ключевых, принципиальных положений. Все это происходит в очень динамичной форме: столкновение разных подходов и трактовок, соперничество религиозных сект между собой, сложные отношения христианской религии со светской властью и т.д. Утверждение христианских догматов и вероучения в целом было связано с жесткими расправами с инакомыслящими (пытки, казни), официальным осуждением еретиков и приданием их анафеме.

Таким образом, в рассматриваемый нами период возникла патристическая философия, то есть учение отцов церкви, теоретиков богословия, которые так или иначе определили свое отношение к античной философии, сами же развивали и высказывали свое видение религиозных проблем, прибегая к методам философии (логические рассуждения, сопоставление противоположностей и т.п.).

Одним из первых основателей патристики в литературе называют Квинта Тертеллиана (160-220 гг. н.э.). Тертуллиану ставят в заслугу обоснование учения о святой Троице, что является принципиально важным для христианской теологии. Суть этого учения такова: каждое из трех лиц есть Бог; все три лица тоже есть Бог. Они различаются как Лица, но их троичность едина как субстанция. «В трактовке самих лиц - Бога, Сына, Логоса - Тертуллиан исходил из того, что в начале Бог был один и размышлял наедине с собой, тогда он был единой личностью» . Но в тот момент, когда он пожелал открыться, он изрек из себя творческое слово - до мира и для мира, и этим словом стал Логос - реальное существо. От Отца и Сына еще произошел Дух. Он тоже есть самостоятельное существо, "замещающая Сына сила". В источниках со средневековой философии Тертуллиану приписывают следующее категорическое суждение: "Верую, ибо это абсурдно".

Одним из других ярких предсавителей отцов церковной науки был Ориген (182-251 гг н.э.). «Система Оригена, в которой он высказал свое видение Бога состоит из таких разделов: а) Бог и его раскрытие, б) отпадение тварных духов и последствия этого, в) спасение и восстановление» .

В середине VI ст. на Вселенском соборе в Константинополе воззрения этого философа были признаны еретическими, а сам Ориген был предан анафеме.

Становление христианской патристики невозможно представить без участия платонизма в ней. Это влияние осуществилось через школу неоплатонизма, последнюю крупную философскую систему западной античности. Основоположником ее был Плотин (203-270 гг. н.э.), он родился в римской провинции Египет в г. Ликополе; обучался философии, в целях ознакомления с философией персов и индийцев, участвовал в военном походе Гордиана III; затем оказался в Риме, где и основал свою школу.

Плотин предстает перед нами как истолкователь идей Платона, но не всех идей, а только тех, которые могли быть каким-либо образом ассоциированы в новую реальность. Речь идет прежде всего о христианской религии. Плотина привлекает главным образом учение Платона о мире идей, о едином (диалог Платона "Парменид"), учение о благе ("Государство"), учение об антагонизме души и тела ("Федр"), учение о богенусе-демиурге и о космической душе ("Тимей"), а также другие идеи. Христианство враждовало с неоплатонизмом из-за его приверженности к языческим корням древнегреческой философии, но сам неоплатонизм был той сферой, через которую язычество сравнительно безболезненно трансформировалось в христианство.

Смысловым стержнем неоплатонизма является учение о Едином. Единое - это Бог. Оно согласно Плотину, имеет надмировую природу, возвышается над многим; оно недосягаемо для познания, поскольку, в силу своей абсолютной отделенности от многого (мира вещей), является, по существу, ничем. Оно ни мысль, ни дух, ни воля, ни тем более предмет; оно абсолют, а поэтому непознаваемо. Но оно вместе с тем ничто иное, как порождающее начало, первопричина, вечная первопричина всего существующего. Таким образом, все возникает, в принципе, из ничего.

АВГУСТИН Блаженный (Augustinus Sanctus) Аврелий (354-430) – христианский теолог, философ, влиятельнейший проповедник и политик католической церкви. Представитель западной патристики. Через манихейство, скептицизм и неоплатонизм пришел к христианству, учение которого о грехопадении и помиловании произвело на него сильное впечатление. В частности, он защищает (против Пелагия) учение о предопределении.

Августин учит о самодостоверности человеческого сознания (основа достоверности есть Бог) и познавательной силе любви. Новым в учении Августина, по сравнению с неоплатониками было внимание к двум проблемам: динамике человеческой личности и динамике общечеловеческой истории. Первой из них посвящена «Исповедь» - автобиографическое произведение Бл.Августина, описывающее его внутреннее развитие от младенчества до окончательного утверждения в ортодоксальном христианстве.

Проблема осмысления истории человечества поставлена Августином в трактате «О граде Божьем», в котором рассматриваются два противоположных вида человеческой общности: «град земной» - государственность, основанная «на любви к себе, доведенной до презрения к Богу», и «Град Божий» - духовная общность, основанная «на любви к Богу, доведенной до презрения к себе».

Бл.Августин был непререкаемым авторитетом в вопросах религии и философии вплоть до Фомы Аквинского (XIII в.); от него исходит платоническая ориентация ранней схоластики. В современном католицизме к Августину апеллируют мыслители, не удовлетворяющиеся рассудочностью томизма.

Исповедь Блаженного Августина, епископа Иппонского

КНИГА ПЕРВАЯ

«Велик Ты Господи, и Всемерной достоин хвалы; велика сила Твоя и неизмерима премудрость Твоя». И славословить Тебя хочет человек, частица созданий Твоих; человек, который носит с собой повсюду смертность свою, носит с собой свидетельство греха своего и свидетельство, что Ты «противостоишь гордым»… Я буду искать Тебя, господи, взывая к Тебе, и воззову к Тебе, веруя в Тебя, ибо о Тебе проповедано нам […]

…Где же есть во мне место, куда пришел бы Господь мой? Куда придет в меня Господь, Господь, Который создал небо и землю? Господи, Боже мой! ужели есть во мне нечто, что может вместить Тебя? Разве небо и земля, которые Ты создал и на которой создал и меня, вмещают Тебя? Но без Тебя не было бы ничего, что существует – значит, все, что существует, вмещает Тебя? Но ведь и я существую; зачем прошу я Тебя прийти ко мне: меня бы не было, если бы Ты не был во мне […]

Итак, вмещают ли Тебя небо и земля, если Ты наполняешь их? Или Ты наполняешь их и еще что-то в Тебе остается, ибо они не вмещают Тебя? И куда изливается этот остаток Твой, когда небо и земля наполнены? Или Тебе не нужно вместилища, Тебе, Который вмещаешь все, ибо то, что Ты наполняешь, Ты наполняешь, вмещая? Не сосуды, полные Тобой, сообщают Тебе устойчивость: пусть они разбиваются. Ты не выльешься. А когда Ты изливаешься в нас, то не Ты падаешь, но мы воздвигнуты Тобой; не Ты расточаешься, но мы собраны Тобой. И все, что Ты наполняешь, целиком Собой Ты все наполняешь. Но ведь все не в состоянии вместить Тебя, оно вмещает только часть Тебя, – и все сразу вмещают ту же самую часть? Или отдельные создания – отдельные части: большие большую, меньшие меньшую? Итак, одна часть в Тебе больше, а другая меньше? Или же повсюду Ты целый и ничто не может вместить Тебя целого?

Что же Ты, Боже мой? Что, как не Господь Бог? "Кто Господь, кроме Господа? и кто Бог, кроме Бога нашего? Высочайший, Благостнейший, Могущественнейший, Всемогущий, Милосерднейший и Справедливейший; самый Далекий и самый Близкий, Прекраснейший и Сильнейший, Недвижный и Непостижимый; Неизменный, Изменяющий все, вечно Юный и вечно Старый, Ты обновляешь все и старишь гордых, а они того и не ведают; вечно в действии, вечно в покое, собираешь и не нуждаешься, несешь, наполняешь и покрываешь; творишь, питаешь и совершенствуешь; ищешь, хотя у Тебя есть все. Ты любишь и не волнуешься; ревнуешь и не тревожишься; раскаиваешься и не грустишь; гневаешься и остаешься спокоен; меняешь Свои Труды, и не меняешь совета; подбираешь то, что находишь, и никогда не теряешь; никогда не нуждаешься и радуешься прибыли; никогда не бываешь скуп и требуешь лихвы. Тебе дается с избытком, чтобы Ты был в долгу, но есть ли у кого что-нибудь, что не Твое? Ты платишь долги, но Ты никому не должен; отдаешь долги, ничего не теряя. Что сказать еще, Господь мой, Жизнь моя, моя Святая Радость? И что вообще можно сказать, говоря о Тебе? Но горе тем, которые молчат о Тебе, ибо и речистые онемели […]

Тесен дом души моей, чтобы Тебе войти туда: расширь его. Он обваливается, обнови его. Есть в нем, чем оскорбиться взору Твоему: сознаюсь, знаю, но кто приберет его? и кому другому, кроме Тебя, воскликну я: "От тайных грехов моих очисти меня, Господи, и от искушающих избавь раба Твоего". Верю и потому говорю: "Господи, Ты знаешь". Разве не свидетельствовал я пред Тобой против себя о преступлениях моих, Боже мой? и ты отпустил беззакония сердца моего". Я не сужусь с Тобой, Который есть Истина, и не хочу лгать себе самому, да не солжет себе неправда моя. Нет, я не сужусь с Тобой, ибо "если воззришь Ты на беззакония, Господи, Господи, кто устоит?"

И все-таки позволь мне говорить перед Тобой, Милосердный, мне, "праху и пеплу". Позволь все-таки говорить: к милосердию Твоему, не к человеку, который осмеет меня, обращаюсь я. Может быть, и Ты посмеёшься надо мной, но, обратившись ко мне, пожалеешь меня. Что хочу я сказать, Господи Боже мой? – только, что я не знаю, откуда я пришел сюда, в эту – сказать ли – мертвую жизнь или живую смерть? Не знаю. Меня встретило утешениями милосердие Твое, как об этом слышал я от родителей моих по плоти, через которых Ты создал меня во времени; сам я об этом не помню […]

Исповедую Тебя, воздавая Тебе хвалу за начало жизни своей и за свое младенчество, о которых я не помню. Ты позволил человеку догадываться о себе по другим, многому о себе верить, полагаясь даже на свидетельство простых женщин. ... Откуда такое существо, как не от Тебя, Господи? Разве есть мастер, который создает себя сам? в другом ли месте течет источник, откуда струится к нам бытие и жизнь? Нет, Ты создаешь нас Господи, Ты, для Которого нет разницы между бытием и жизнью, ибо Ты есть совершенное Бытие и совершенная Жизнь. Ты совершен и Ты не изменяешься: у Тебя не проходит сегодняшний день, и, однако, он у Тебя проходит, потому что у Тебя всё; ничто не могло бы пройти, если бы Ты не содержал всего. И так как "годы Твои не иссякают", то годы Твои – сегодняшний день. Сколько наших дней и дней отцов наших прошло через Твое сегодня; от него получили они облик свой и как-то возникли, и пройдут еще и другие, получат свой облик и как-то возникнут. "Ты же всегда один и тот же": всё завтрашнее и то, что идет за ним, всё вчерашнее и то, что позади него, Ты превратишь в сегодня, Ты превратил в сегодня. Что мне, если кто-то не понимает этого? Пусть и он радуется, говоря: "Что же это?" Пусть радуется и предпочитает найти Тебя, не находя, чем находя, не найти Тебя […]

Я слышал еще мальчиком о вечной жизни, обещанной нам через унижение Господа нашего, нисшедшего к гордости нашей. Я был ознаменован его крестным знамением и осолен Его солью по выходе из чрева матери моей, много на Тебя уповавшей… Итак, я уже верил, верила мать моя и весь дом, кроме отца, который не одолел, однако, во мне уроков материнского благочестия и не удержал от веры в Христа, в Которого еще сам не верил. Мать постаралась, чтобы отцом моим был скорее Ты, Господи, чем он, и Ты помог ей взять в этом верх над мужем, которому она, превосходя его, подчинялась, ибо и в этом подчинялась, конечно, Тебе и Твоему повелению […]

Книга вторая

Я хочу вспомнить прошлые мерзости свои и плотскую испорченность души моей не потому, что я люблю их, но чтобы возлюбить Тебя, Боже мой. Из любви к любви Твоей делаю я это, в горькой печали воспоминания перебираю преступные пути свои […] Причиной моей испорченности была ведь только моя испорченность. Она была гадка, и я любил ее; я любил погибель; я любил падение свое; не то, что побуждало меня к падению; самое падение свое любил я, гнусная душа, скатившаяся из крепости Твоей в погибель, ищущая желанного не путем порока, но ищущая самый порок […]

Книга третья

Я прибыл в Карфаген; кругом меня кипела позорная любовь… Я ринулся в любовь, я жаждал ей отдаться. Боже милостивый, какой желчью поливал Ты мне, в благости Твоей, эту сладость. Я был любим, я тайком пробирался в тюрьму наслаждения, весело надевал на себя путы горестей, чтобы секли меня своими раскаленными розгами ревность, подозрения, страхи, гнев и ссоры… Тянули меня к себе и те занятия, которые считались почтенными: я мечтал о форуме с его тяжбами, где бы я блистал, а меня осыпали бы похвалами тем больше, чем искуснее я лгал… Я был первым в риторской школе: полон горделивой радости и надут спесью… Живя в такой среде, я в тогдашнем моем неустойчивом возрасте изучал книги по красноречию, желая в целях предосудительных и легкомысленных, на радость человеческому тщеславию стать выдающимся оратором. Следуя установленному порядку обучения, я дошел до книги какого-то Цицерона… Эта вот книга изменила состояние мое. Изменила молитвы мои и обратили их к Тебе, господи, сделала другими прошения и желания мои… Итак, я решил внимательно заняться Священным Писанием и посмотреть, что это такое. И вот я вижу нечто для гордецов непонятное, для детей темное; оно становится тем выше, чем дальше ты продвигаешься. Я был не в состоянии ни войти в него, ни наклонить голову, чтобы продвигаться дальше… Моя кичливость не мирилась с его простотой; мое остроумие не проникало в его сердцевину […]

Я не знал другого – того, что есть воистину, и меня словно толкало считать остроумием поддакиванье глупым обманщикам, когда они спрашивали меня, откуда зло, ограничен ли Бог телесной формой и есть ли у Него волосы и ногти, можно ли считать праведными тех, которые имели одновременно по нескольку жен, убивали людей и приносили в жертву животных… Я не знал еще тогда, что зло есть не что иное, как умаление добра, доходящего до полного своего исчезновения […]

Книга четвертая

В течение этих девяти лет, от девятнадцатого до двадцать восьмого года жизни моей, я жил в заблуждении и вводил в заблуждение других, обманывался и обманывал разными увлечениями своими: открыто – обучением, которое зовется «свободным», втайне – тем, что носило имя религии. Там была гордость, здесь суеверие, и всюду – пустота […]

И какая польза была для меня в том, что лет двадцати от роду, когда мне в руки попало одно произведение Аристотеля под заглавием “Десять категорий” (карфагенский ритор, мой учитель. И другие люди, считавшиеся учеными, так трещали о нем, и, слыша это название, я только мечтал об этой книге, как о чем-то великом и божественном), я оказался единственным, прочитавшим и понявшим ее?.. По-моему, книга эта совершенно ясно трактовала о субстанциях и их признаках: например, человек – это качество; сколько в нем футов роста – это количество; его отношение к другим: например, чей он брат; место, где он находится; время, когда он родился; его положение; стоит или сидит; что имеет: обувь или вооружение; что делает или терпит…

Какая была мне от этого польза? А вред был. Считая, что вообще все существующее охвачено этими десятью категориями, я пытался и Тебя, Господи, дивно простого и не подверженного перемене, рассматривать как субъект Твоего величия или красоты, как будто они сопряжены с Тобой, как с субъектом, т.е. как с телом, тогда как Твое величие и Твоя красота это Ты сам…

Ложью были мои мысли о Тебе, а не истиной: жалкий вымысел мой, не блаженная крепость Твоя […]

Книга пятая

[…] Рука Твоя была в том, что меня убедили переехать в Рим и лучше преподавать там то, что я преподавал в Карфагене…

Я продолжал… быть ближе к манихеям и дружнее с ними, чем с людьми, стоявшими вне этой ереси. Я не защищал ее уже с прежним пылом, и, однако, близость с манихеями (а их много укрывалось в Риме) делала меня ленивее на поиски другого, тем более, что я отчаялся, Господи неба и земли, Творец всего видимого и невидимого, найти в Церкви Твоей истину, от которой они меня отвратили: мне казалось великим позором верить, что Ты имел человеческую плоть и был заключен в пределы, ограниченные нашей телесной оболочкой. А так, желая представить себе Бога моего, я не умел представить себе ничего иного, кроме телесной величины – мне и казалось, что ничего бестелесного вообще и не существует, - то это и было главной и пожалуй, единственной причиной моего безысходного заблуждения […]

Я приехал в Медиолан к епископу Амвросию, к одному из лучших людей, известных по всему миру, благочестивому служителю Твоему, чьи проповеди неустанно подавали народу Твоему “тук пшеницы Твоей, радовали маслом, опьяняли трезвым вином”. Ты привел меня к нему без моего ведома, чтобы он привел меня к Тебе с моего ведома […]

Тогда же я приложил все силы к тому, чтобы попытаться с помощью верных доказательств изобличить манихейскую ложь. Если бы я мог представить себе духовную субстанцию, то, конечно, все их построения развалились бы, и я отбросил бы их прочь, но я не мог. Я стал, однако, по тщательном рассмотрении и сравнении, приходить к заключению, что большинство философов гораздо вернее думали о самом мире и обо всей природе, доступной нашим телесным чувствам… Этим философам, однако, я отказался доверить лечение своей расслабленной души, потому что они не знали спасительного имени Христова […]

Книга шестая

[…] Я радовался также, что мне предлагалось, читать книги Ветхого Завета другими глазами, чем раньше: книги эти ведь казались мне нелепыми, и я изобличал мнимые мысли святых Твоих, мысливших на самом деле вовсе не так. Я с удовольствием слушал, как Амвросий часто повторял в своих проповедях к народу, усердно рекомендуя, как правило: “буква убивает, а дух животворит”. Когда, снимая таинственный покров, он объяснял в духовном смысле те места, которые, будучи поняты буквально, казались мне проповедью извращенности, то в его словах ничто не оскорбляло меня, хотя мне было еще не известно, справедливы ли эти слова […]

Писание начало казаться мне тем более достойным уважения и благоговейной веры, что оно всем было открыто, и в то же время хранило достоинство своей тайны для ума более глубокого; по своему общедоступному словарю и совсем простому языку оно было Книгой для всех и заставляло напряженно думать тех, кто не легкомыслен сердцем […]

Книга седьмая

Уже умерла моя молодость, злая и преступная: я вступил в зрелый возраст, и чем больше был в годах, тем мерзостнее становился в своих пустых мечтах. Я не мог представить себе иной сущности, кроме той, которую привыкли видеть вот эти мои глаза. Я не представлял Тебя, Господи, в человеческом образе: с тех пор, как я стал прислушиваться к голосу мудрости, я всегда бежал таких представлений и радовался, что нашел ту же веру в в православной Церкви Твоей, духовной Матери нашей […]

Хотя я и утверждал, что Ты непорочен, постоянен и совершенно неизменяем, и твердо верил в это, Бог наш, истинный Бог, Который создал не только души наши, но и тела, не одни души наши и тела, но всё и всех, для меня, однако, не была еще ясна и распутана причина зла. Я видел только, что, какова бы она ни была, ее надо разыскивать так, чтобы не быть вынужденным признать Бога, не знающего измены, изменяющимся; не стать самому тем, что искал…

Я старался понять слышанное мною, а именно, что воля, свободная в своем решении, является причиной того, что мы творим зло и терпим справедливый суд Твой, – и не в силах был со всей ясностью понять эту причину. Стараясь извлечь из бездны свой разум, я погружался в нее опять; часто старался – и погружался опять и опять. Меня поднимало к свету Твоему то, что я также знал, что у меня есть воля, как знал, что я живу. Когда я чего-нибудь хотел или не хотел, то твердо знал, что не кто-то другой, а именно я хочу или не хочу, и я уже вот-вот постигал, где причина моего греха. Я видел, однако, в поступках, совершаемых мною против воли, проявление скорее страдательного, чем действенного начала, и считал их не виной, а наказанием, по справедливости меня поражающим: представляя Тебя справедливым, я быстро это признал. И, однако, я начинал опять говорить: "Кто создал меня? Разве не Бог мой. Который не только добр, но есть само Добро? Откуда же у меня это желание плохого и нежелание хорошего? Чтобы была причина меня по справедливости наказывать? Кто вложил в меня, кто привил ко мне этот горький побег, когда я целиком исшел от сладчайшего Господа моего? Если виновник этому дьявол, то откуда сам дьявол? Если же и сам он, по извращенной воле своей, из доброго ангела превратился в дьявола, то откуда в нем эта злая воля, сделавшая его дьяволом, когда он, ангел совершенный, создан был благим Создателем?" И я опять задыхался под тяжестью этих размышлений, не спускаясь, однако, до адской бездны того заблуждения, когда никто не исповедуется Тебе, считая, что скорее Ты можешь стать хуже, чем человек совершить худое.

Так старался я дойти и до остального, подобно тому, как уже дошел до того, что неухудшающееся лучше, чем ухудшающееся; поэтому я и исповедовал, что Ты, Кем бы Ты ни был, не можешь стать хуже. Никогда ни одна душа не могла и не сможет представить себе нечто, что было бы лучше Тебя, Который есть высшее и совершённое Добро. И так как по всей справедливости и с полной уверенностью надо предпочесть, как я уже предпочитал, неухудшающееся ухудшающемуся, и обратить внимание, откуда зло, т. е. источник ухудшения, которому никоим образом не может подвергнуться сущность Твоя; да, никоим образом не может стать хуже Господь наш: ни по какой воле, ни по какой необходимости, ни по какому непредвиденному случаю, ибо Он есть Бог, и то, чего Он для Себя хочет, есть добро, и Сам Он есть Добро; стать же хуже – в этом пет добра. Тебя нельзя принудить к чему-нибудь против воли, ибо воля Твоя не больше Твоего могущества. Она была бы больше, если бы Ты Сам был больше Самого Себя, но воля и могущество Бога – это Сам Бог. И что непредвиденного может быть для Тебя, Который знает всё? Каждое создание существует только потому, что Ты знаешь его. И зачем много говорить о том, что Божественная сущность не может стать хуже? если бы могла, то Бог не был бы Богом […]

Так, думал я, и Твое конечное творение полно Тобой, Бесконечным, и говорил: "Вот Бог и вот то, что сотворил Бог; добр Бог и далеко-далеко превосходит создание Свое; Добрый, Он сотворил доброе и вот каким-то образом окружает и наполняет его. Где же зло и откуда и как вползло оно сюда? В чем его корень и его семя? Или его вообще нет? Почему же мы боимся и остерегаемся того, чего нет? А если боимся впустую, то, конечно, самый страх есть зло, ибо он напрасно гонит нас и терзает наше сердце, – зло тем большее, что бояться нечего, а мы всё-таки боимся. А следовательно, или есть зло, которого мы боимся, или же самый страх есть зло.

Откуда это, если всё это создал Бог, Добрый – доброе. Большее и высочайшее Добро создало добро меньшее, но и Творец и тварь – добры. Откуда же зло? Не злой ли была та материя, из которой Он творил? Он придал ей форму и упорядочил ее, но оставил в ней что-то, что. не превратил в доброе? Почему это? Или Он был бессилен превратить и изменить ее всю целиком так, чтобы не осталось ничего злого. Он, Всесильный? И, наконец, зачем захотел Он творить из нее, а не просто уничтожил ее силой этого же самого всемогущества? Или она могла существовать в против Его воли? А если она была вечна, зачем позволил Он ей пребывать в таком состоянии бесконечное число времен я только потом угодно Ему стало что-то из нее создать? А если вдруг захотел Он действовать, не лучше ли было Ему, Всемогущему, действовать так, чтобы она исчезла, и остался бы Он один, цельная Истина, высшее и бесконечное Добро? А если нехорошо Ему, доброму, изготовить и утвердить нечто недоброе, то почему бы, уничтожив и сведя в ничто материю злую, не создал Он Сам доброй, из которой и сотворил бы всё? Он не может быть всемогущ, если не может утвердить ничего доброго без помощи материи, не Им утвержденной" […]

Мне стало ясно, что только доброе может стать хуже. Если бы это было абсолютное добро, или вовсе бы не было добром, то оно не могло бы стать хуже. Абсолютное добро не может стать хуже, а в том, в чем вовсе нет добра, нечему стать хуже. Ухудшение наносит вред; если бы оно не уменьшало доброго, оно бы вреда не наносило. Итак: или ухудшение не наносит вреда – чего быть не может – или – и это совершенно ясно – всё ухудшающееся лишается доброго. Если оно совсем лишится доброго, оно вообще перестанет быть. Если же останется и не сможет более ухудшиться, то станет лучше, ибо пребудет не ухудшающимся. Не чудовищно ли, однако, утверждать, что при полной потере доброго оно станет лучше? Если, следовательно, оно вовсе лишится доброго, то его вообще и не будет; значит, пока оно существует, оно доброе, и, следовательно, всё что есть – есть доброе, а то зло, о происхождении которого я спрашивал, не есть субстанция; будь оно субстанцией, оно было бы добром, или субстанцией, не подверженной ухудшению вовсе, то есть великой и доброй; или же субстанцией, подверженной ухудшению, что было бы невозможно, не будь в ней доброго.

Итак, я увидел и стало мне ясно, что Ты сотворил всё добрым и что, конечно, нет субстанций, не сотворенных Тобой. А так как Ты не всё сделал равным, то всё существующее – каждое в отдельности – хорошо, а всё вместе очень хорошо, ибо всё Бог наш "создал весьма хорошо".

И для Тебя вовсе нет зла, не только для Тебя, но и для всего творения Твоего, ибо нет ничего, что извне вломилось бы и сломало порядок. Тобой установленный. Злом считается то, что взятое в отдельности с чем-то не согласуется, но это же самое согласуется с другим, оказывается тут хорошим и хорошо и само по себе. И всё то, что взаимно не согласуется, согласуется с низшим миром, который мы называем землей, с ее облачным и ветреным климатом, для нее подходящим. Да не скажу таких слов: "лучше бы этого мира не было!" Если бы я знал только его, то я пожелал бы лучшего, но и за него одного должен был бы восхвалять Тебя, ибо что Ты достоин хвалы, об этом возвещают "от земли великие змеи и все бездны, огонь, град, снег, лед, бурный ветер, исполняющие слово Его, горы и все холмы, деревья плодоносные и все кедры, звери и всякий скот, пресмыкающиеся и птицы крылатые, цари земные и все народы, князья и все судьи земные, юноши и девицы, старцы и отроки да хвалят имя Господне". Да хвалят Тебя и с небес, да хвалят Тебя, Боже наш, "в вышних все ангелы Твои, все воинства Твои, солнце и луна, все звезды и свет, небо небес и воды, которые превыше небес, да хвалят Имя Твое"; охватив мыслью всё, я уже не желал лучшего; высшее, конечно, лучше низшего, но, взвесив всё по здравому суждению, я нашел, что весь мир в целом лучше высшего, взятого в отдельности.

Нет здоровья в тех, кому не нравится что-либо в творении Твоем, как не было его у меня, когда не нравилось мне многое из созданного Тобой. И так как не осмеливалась душа моя объявить, что Господь мой не нравится ей, то и не хотела она считать Твоим то, что ей не нравилось. И отсюда дошла она до мысли о двух субстанциях, но не находила покоя и говорила чужим языком. Отсюда же исходя, создала она себе бога, разлитого повсюду в бесконечном пространстве, решила, что это Ты, поместила его в сердце своем и стала храмом идолу своему, Тебе отвратительным. Когда же без ведома моего исцелил Ты голову мою и закрыл "глаза мои, да не видят суеты", я передохнул от себя, уснуло безумие мое; я проснулся в Тебе и увидел, что Ты бесконечен по-другому, но увидел это не плотским зрением […]

…Я спрашивал, что же такое греховность, и нашел не субстанцию: это извращенная воля, от высшей субстанции, от Тебя, Бога, обратившаяся к низшему, отбросившая прочь "внутреннее свое" и крепнущая, во внешнем мире.

Я удивлялся, что я уже люблю Тебя, а не призрак вместе Тебя, но не мог устоять в Боге моем и радоваться: меня влекла к Тебе красота Твоя, и увлекал прочь груз мой, и со стоном скатывался я вниз; груз этот – привычки плоти. Но со мной была память о Тебе, и я уже нисколько не сомневался, что есть Тот, к Кому мне надо прильнуть, только я еще не в силах к Нему прильнуть, потому что это тленное тело отягощает душу и земное жилище подавляет многозаботливый ум; я был совершенно уверен, что "невидимое от создания мира постигается умом через сотворенное; вечны же сила и Божественность Твоя. И раздумывая, откуда у меня способность оценивать красоту тел небесных и земных, быстро и здраво судить о предметах изменяющихся и говорить: "это должно быть так, а то не так", – раздумывая, откуда у меня эта способность судить, когда я так сужу, я нашел, что над моей изменчивой мыслью есть неизменная, настоящая и вечная Истина […]

Я искал путь, на котором приобрел бы силу, необходимую, чтобы насладиться Тобой, и не находил его, пока не ухватился "за Посредника между Богом и людьми, за Человека Христа Иисуса", Который есть "сущий над всем Бог, благословенный вовеки". Он зовет и говорит: "Я есмь Путь и Истина, и Жизнь" и Пища, вкусить от которой у меня не хватало сил. Он смешал ее с плотью, ибо "Слово стало плотью", дабы мудрость Твоя, которой Ты создал всё, для нас, младенцев, могла превратиться в молоко.

Я, сам не смиренный, не мог принять смиренного Иисуса, Господа моего, и не понимал, чему учит нас Его уничиженность. Он, Слово Твое, Вечная Истина, высшее всех высших Твоих созданий, поднимает до Себя покорных; на низшей ступени творения построил Он Себе смиренное жилище из нашей грязи, чтобы тех, кого должно покорить, оторвать от них самих и переправить к Себе, излечить их надменность, вскормить в них любовь; пусть не отходят дальше в своей самоуверенности, а почувствуют лучше свою немощь, видя у ног своих Божество, немощное от принятия кожной одежды нашей; пусть, устав, падут ниц перед Ним, Он же, восстав, поднимет их.

Я же думал по-другому и в Христе, Господе моем, видел только Мужа исключительной мудрости, с Которым никто не мог сравняться, тем более, что Он чудесно родился от Девы, дабы был пример презрения к временным благам ради достижения бессмертия. Мне представлялось, что, по Божественному о нас попечению, учение Его и заслужило такую значимость. О том, какая тайна заключена в словах "Слово стало плотью", я и подозревать не мог. Я знал только из Книг, написанных о Нем, что Он ел и пил, спал, ходил, радовался, печалился, беседовал; знал, что со Словом Твоим это тело не могло соединиться без человеческой души и разума. Это знал каждый, кто знал неизменяемость Слова Твоего, которую знал и я в меру своих сил – тут у меня не было никаких сомнений. В самом деле: то двигать по своей воле телесными членами, то не двигать ими, то испытывать какое-то чувство, то не испытывать, то излагать в словах умные мысли, то пребывать в молчании – всё это признаки ума и души, подверженных изменениям. Если это о нем написано ложно, то все эти Книги можно заподозрить в обмане, и в, этих Книгах не остается ничего, что спасло бы верой человеческий род. А так как написанное – правда, то я и считал Христа полностью человеком, имевшим не только человеческое тело или же с телом вместе и душу, но без разума, но настоящим человеком, а не воплотившейся Истиной; по-моему, Его следовало предпочесть остальным по великому превосходству Его человеческой природы и более совершенному причастию к мудрости […]

Книга восьмая

Мирское бремя нежно давило на меня, словно во сне; размышления мои о Тебе походили на попытки тех, кто хочет проснуться, но, одолеваемые глубоким сном, вновь в него погружаются. И хотя нет ни одного человека, который пожелал бы всегда спать, – бодрствование, по здравому и всеобщему мнению, лучше, – но человек обычно медлит стряхнуть сон: члены его отяжелели, сон уже неприятен, и, однако, он спит и спит, хотя пришла уже пора вставать. Так и я уже твердо знал, что лучше мне себя любви Твоей отдать, чем злому желанию уступать; она влекла и побеждала, но оно было мило и держало. Мне нечего было ответить на Твои слова: "Проснись, спящий; восстань из мертвых, и озарит тебя Христос". Мне, убежденному истиной, вообще нечего было ответить Тебе, везде являющему истину Своих слов, разве только вяло и устало: "сейчас", "вот сейчас", "подожди немного", но это "сейчас и сейчас" не определяло часа, а "подожди немного" растягивалось надолго. Напрасно сочувствовал я "закону Твоему, согласному с внутренним человеком", когда "другой закон в членах моих противился закону ума моего и делал меня пленником закона греховного, находящегося в членах моих". Греховный же закон – это власть и сила привычки, которая влечет и удерживает душу даже против ее воли, но заслуженно, ибо в эту привычку соскользнула она добровольно. Кто же может освободить меня, несчастного, от "этого тела смерти", как не благодать Твоя, дарованная через Господа нашего Иисуса Христа? […]

Когда я раздумывал над тем, чтобы служить Господу Богу моему (как я давно уже положил себе), хотел этого я и не хотел этого я – и был тем же я. Не вполне хотел и не вполне не хотел. Поэтому я и боролся с собой и разделился в самом себе, но это разделение, происходившее против воли моей, свидетельствовало не о природе другой души, а только о том, что моя собственная наказана. И наказание создал не я, а "грех, обитающий во мне", как кара за грех, совершённый по вольной воле: я ведь был сыном Адама […]

Книга десятая

…Что же, любя Тебя, люблю я? Не телесную красоту, не временную прелесть, не сияние вот этого света, столь милого для глаз, не сладкие мелодии всяких песен, не благоухание цветов, мазей и курений, не манну и мед, не члены, приятные земным объятиям, – не это люблю я, любя Бога моего. И, однако, я люблю некий свет и некий голос, некий аромат и некую пищу и некие объятия – когда люблю Бога моего; это свет, голос, аромат, пища, объятия внутреннего моего человека – там, где душе моей сияет свет, который не ограничен пространством, где звучит голос, который время не заставит умолкнуть, где разлит аромат, который не развеет ветром, где пища не теряет вкуса при сытости, где объятия не размыкаются от пресыщения. Вот что люблю я, любя Бога моего.

А что же такое этот Бог? Я спросил землю, и она сказала: "это не я"; и всё, живущее на ней, исповедало то же. Я спросил море, бездны и пресмыкающихся, живущих там, и они ответили: мы не бог твой; ищи над нами". Я спросил у веющих ветров, и всё воздушное пространство с обитателями своими заговорило: "ошибается Анаксимен: я не бог". Я спрашивал небо, солнце, луну и звезды: "мы не бог, которого ты ищешь", – говорили они. И я сказал всему, что обступает двери плоти моей: "скажите мне о Боге моём – вы ведь не бог, – скажите мне что-нибудь о Нем". И они вскричали громким голосом: "Творец наш, вот Кто Он". Мое созерцание было моим вопросом; их ответом – их красота.

Тогда я обратился к себе и сказал: "ты кто?" И ответил: "человек". Вот у меня тело и душа, готовые служить мне; одно находятся во внешнем мире, другая внутри меня. У кого из них спрашивать мне о Боге моем, о Котором я уже спрашивал своими внешними чувствами, начиная с земли и до самого неба, куда только мог послать за вестями лучи глаз своих? Лучше, конечно, то, что внутри меня. Все телесные вестники возвестили душе моей, судье и председательнице, об ответах неба, земли и всего, что на них; они гласили: "мы не боги; Творец наш, вот Он". Внутреннему человеку сообщил об этом состоящий у него в услужении внешний; я, внутренний, узнал об этом, – я, я душа, через свои телесные чувства. Я спросил всю вселенную о Боге моем, и она ответила мне: "я не бог; Творец наш, вот кто Он" […]

Где же пребываешь Ты, Господи, в памяти моей, где Ты там пребываешь? Какое убежище соорудил Ты себе? Какое святилище выстроил Себе? Ты удостоил мою память Своего пребывания, но в какой части ее Ты пребываешь? Я прошел в поисках через те ее части, которые есть у животных, и не нашел Тебя там, среди образов телесных предметов; пришел к тем частям, которым доверил душевные свои состояния, но и там не нашел Тебя. Я вошел в обитель самой души моей, которая. имеется для нее в моей памяти, ибо и себя самое помнит душа, но и там Тебя не было. Ты ведь не телесный образ, не душевное состояние, испытываемое нами, когда мы радуемся, огорчаемся, желаем, боимся, вспоминаем, забываем и прочее; и Ты не сама душа, ибо Ты Господь Бог души моей. Все это меняется, Ты же пребываешь неизменным над всем, и Ты удостоил мою память стать Твоим жилищем с того дня, как я узнал Тебя. И зачем я спрашиваю, в каком месте ее Ты живешь, как будто там есть места? Несомненно одно: Ты живешь в ней, потому что я помню Тебя с того дня, как узнал Тебя, и в ней нахожу Тебя, Тебя вспоминая.

Где же нашел я Тебя, чтобы Тебя узнать? Тебя не было в моей памяти до того, как я узнал Тебя. Где же нашел я Тебя, чтобы Тебя узнать, как не в Тебе, надо мной? Не в пространстве: мы отходим от Тебя и приходим к Тебе не в пространстве. Истина, Ты восседаешь всюду и всем спрашивающим Тебя отвечаешь одновременно, хотя все спрашивают о разном. Ясно отвечаешь Ты, но не все слышат ясно […]

Ты повелишь мне, конечно, воздерживаться “от похоти плоти, похоти очей и гордости житейской”…

Кроме плотского вожделения, требующего наслаждений и удовольствий для всех внешних чувств и губящего своих услуг, удаляя их от Тебя, эти же самые внешние чувства внушают душе желание не наслаждаться в плоти, а исследовать с помощью плоти: это пустое и жадное любопытство рядится в одежду знания и науки. Оно состоит в стремлении знать, а так из внешних чувств зрение доставляет нам больше всего материала для познания, то это вожделение и называется в Писании “похотью очей”… Мы ведь говорим не только: “посмотри, что светится – это почувствовать могут только глаза, - но и “посмотри, что звенит”, “посмотри, что пахнет”, “посмотри, какой в этом вкус”, “посмотри, как это твердо”. Поэтому всякое знание, доставляемое внешними чувствами, называется, как сказано, “похотью очей” […]

Книга одиннадцатая

…Как же создал Ты небо и землю, каким орудием пользовался в такой великой работе?..

Этим началом Ты и создал, Боже, небо и землю – словом Твоим, Сыном Твоим, силой Твоей, мудростью Твоей, истиной Твоей: дивным было слово Твое и дивным дело Твое. Кто это поймет? Кто объяснит? Что это брезжит и ударяет в сердце мое, не нанося ему раны? Трепещу и пламенею, трепещу в страхе: я так непохож на Тебя; горю, пламенею любовью: я так подобен Тебе. Мудрость, сама мудрость забрезжила мне, разорвав туман, который вновь окутывает меня, бессильного от этого мрака под грудой мучений моих. "Так ослабела сила моя в нищете", что не могу нести я и хорошее свое, пока Ты, Господи, "милостивый среди всех согрешений моих", не "исцелишь все недуги мои". Тогда выкупишь Ты "из гибели жизнь мою", "увенчаешь меня милостью и милосердием" и насытишь "благами желание мое", ибо "обновится юность моя, как у орла". "Надеждой спасены мы" и "терпеливо ожидаем", когда исполнятся обещания Твои…

Разве не обветшали разумом те, кто спрашивает нас: "что делал Бог до того, как создал небо и землю? Если Он ничем не был занят", говорят они, "и ни над чем не трудился, почему на всё время и впредь не остался Он в состоянии покоя, в каком всё время пребывал и раньше? Если же у Бога возникает новое деятельное желание создать существо, которое никогда раньше Им создано не было, то что же это за вечность, в которой рождается желание, раньше не бывшее? Воля ведь присуща Богу до начала творения: ничто не могло быть сотворено, если бы воля Творца не существовала раньше сотворенного. Воля Бога принадлежит к самой субстанции Его. И если в Божественной субстанции родилось то, чего в ней не было раньше, то субстанция эта по справедливости не может быть названа вечной; если вечной была воля Бога творить, почему не вечно Его творение?"

Те, кто говорит так, еще не понимают Тебя, Премудрость Божья, просвещающая умы, еще не понимают, каким образом возникло то, что возникло через Тебя и в Тебе. Они пытаются понять сущность вечного, но до сих пор в потоке времени носится их сердце и до сих пор оно суетно. Кто удержал бы и остановил его на месте: пусть минуту постоит неподвижно, пусть поймает отблеск всегда недвижной сияющей вечности, пусть сравнит ее и время, никогда не останавливающееся. Пусть оно увидит, что они несравнимы: пусть увидит, что длительное время делает длительным множество преходящих мгновений, которые не могут не сменять одно другое; в вечности ничто не преходит, но пребывает как настоящее во всей полноте; время, как настоящее, в полноте своей пребывать не может. Пусть увидит, что всё прошлое вытеснено будущим, всё будущее следует за прошлым, и всё прошлое и будущее создано Тем, Кто всегда пребывает, и от Него исходит. Кто удержал бы человеческое сердце: пусть постоит недвижно и увидит, как недвижная пребывающая вечность, не знающая ни прошедшего, ни будущего, указывает времени быть прошедшим и будущим. Есть ли в руке моей сила описать; может ли язык мой поведать словом о столь великом? […]

Не было времени, когда бы Ты не создавал чего-нибудь; ведь создатель самого времени Ты. Нет времени вечного, как Ты, ибо Ты пребываешь, а если бы время пребывало, оно не было бы временем… Что же такое время? Если никто меня об этом не спрашивает, я знаю, что такое время; если бы я захотел объяснить спрашивающему – нет, не знаю. Настаиваю, однако, на том, что твердо знаю: если бы ничто не проходило, не было бы прошлого времени; если бы ничто не приходило, не было бы будущего времени; если бы ничего не было, не было бы и настоящего времени. А как могут быть эти два времени, прошлое и будущее, когда прошлого уже нет, а будущего еще нет? и если бы настоящее всегда оставалось настоящим и не уходило в прошлое, то это было бы уже не время, а вечность; настоящее оказывается временем только потому, "что оно уходит в прошлое. Как же мы говорим, что оно есть, если причина его возникновения в том, что его не будет! Разве мы ошибемся, сказав, что время существует только потому, что оно стремится исчезнуть? […]

Книга двенадцатая

Истинно, Господи, что Ты создал небо и землю. Истинно, что Начало есть Мудрость Твоя, которой "Ты сотворил всё". Истинно также, что в этом видимом мире есть две больших части: небо и земля; этим кратким обозначением охватываются все созданные существа. Истинно, что всё изменяющееся подсказывает нам мысль о чем-то бесформенном, что может принять форму, изменяться и становиться разным. Истинно, что не подвластно времени настолько слившееся с неизменяемой формой, что и будучи изменчиво, оно не изменяется. Истинно, что для бесформенного, которое почти "ничто", не может быть смены времен. Истинно, что вещество, из которого какой-то предмет делается, может в переносном смысле получить название по предмету, из него сделанному; поэтому и можно было назвать "небом и землей" любую бесформенную материю, из которой созданы небо и земля. Истинно, что из всего принявшего форму ближе всего к бесформенному земля и бездна. Истинно, что не только сотворенное и приобретшее форму, но всё, что могло быть сотворено и могло принять форму, создал Ты, "от Которого всё". Истинно, что всё, получившее форму из бесформенного, было сначала бесформенным, а затем приобрело форму […]

То же самое относится и к пониманию следующих слов: "земля же была невидима и неустроена, и тьма была над бездной". Из всех верных толкований один выбирает себе такое: "то телесное, что создал Бог, было еще бесформенной материей для существ телесных, беспорядочной и не освещенной". Другой: "земля же была невидима и неустроена, и тьма была над бездной" – это значит: всё, что называется небом и землей, было еще бесформенной и темной материей, из которой и созданы наше небо и наша земля со всем, что на них познается телесными чувствами". Третий: "земля была невидима и неустроена, и тьма была над бездной", это значит: всё, что было названо небом и землей, было еще бесформенной и темной материей, из которой возникли умопостигаемое небо – в другом месте оно называется "небом небес" – и земля, т.е. всё телесное, включая сюда и это наше земное небо; иначе говоря, имеется в виду материя, из которой возник весь видимый в невидимый мир. Еще толкование: "земля была невидима и неустроена, и тьма была над ней". Писание назвало именем неба и земли вовсе не эту бесформенную материю; "землей невидимой и неустроенной и темной бездной" именует оно то бесформенное, уже существовавшее, из чего, как сказано в Писании раньше, бог создал небо и землю, т.е. миры духовный и телесный. Есть и другое толкование: "земля была невидима и неустроена, и тьма была над бездной", т.е. нечто бесформенное было уже материей, из которой Бог; как сказано раньше в Писании, создал небо и землю, т.е. всю телесную мировую массу, разделенную на две огромные части, верхнюю и нижнюю, со всем, что на них создано, известно и привычно.

На два последних мнения кто-нибудь попытался бы, пожалуй, возразить так: "если вы не желаете называть эту бесформенную материю "небом и землей", то, значит, было нечто, чего Бог не создал, чтобы из этого создать небо и землю. Писание ведь не рассказывает о создании Богом этой материи, но мы можем думать, что когда сказано было: "в начале Бог, создал небо и землю", то словами "небо и земля" или одним словом "земля" именно она и была обозначена, и хотя в словах следующих "земля была невидима и неустроена" Писанию и было угодно назвать так бесформенную материю, но под ней можно понимать только ту, которую создал Бог; о ней и написано выше: "создал небо и землю". Защитники тех двух мнений, которые я привел последними, или либо одного, либо другого, услышав это, ответят так: "мы не отрицаем, что эта бесформенная материя создана Богом, Богом, от Которого "всё очень хорошо", но скажем, что значительно лучше созданное в определенной форме, и признаем менее хорошим, хотя и хорошим, то, в чем только заложена способность принять определенную форму. Писание не упомянуло, что Бог создал эту бесформенную материю, как не упомянуло и многого другого, например, херувимов, серафимов и всех тех, кого раздельно называет апостол: "престолы, господства, начальства, власти": они все, несомненно, созданы Богом. Если слова "создал небо и землю" охватывают всё созданное, то что сказать о водах, "над которыми носился Дух Божий"? Если же под словом "земля" разумеются и воды, то как принять название "земля" для бесформенной материи, когда мы видим, как прекрасны воды? А если это принять, то почему написано, что из этой самой бесформенной материи создана твердь и названа небом, но ничего не написано о создании вод? Они ведь не бесформенны и не скрыты от взора; мы видим, как прекрасны они в своем течении. Если же получила они эту красоту, когда Бог сказал: "да соберется вода, которая под твердью", и в этом собирании они и обрели форму, то что ответить о водах, находящихся над твердью? бесформенные, они не заслужили бы столь почетного места, но какое слово дало им форму, об этом не написано.

Поэтому, если Бытие и молчит о некоторых творениях Божиих (а то, что они сотворены Богом, не станет оспаривать ни правая вера, ни твердый разум), то ни одно здравое учение не осмелится сказать, что эти воды извечны, как Бог, на том основании, что они упомянуты в книге Бытия, но мы не найдем указания, когда они сотворены. Почему же эту бесформенную материю, которую Писание называет "землей невидимой и неустроенной и мрачной бездной", не считать нам, как тому учит истина, созданной Богом из "ничего", и поэтому не извечной, как Он, хотя в этом рассказе и пропущено сообщение о времени ее сотворения?"

Выслушав эти возражения и вдумавшись в них, насколько хватает моих слабых сил (в этой слабости я исповедуюсь Тебе, Господи, хотя Ты ее и знаешь), я вижу следующее: так как некоторые вести сообщаются правдивыми вестниками с помощью символов, то тут могут возникнуть разногласия двоякого характера: во-первых, относительно истины рассказа; во-вторых, бывает разногласие о том, что хотел сообщить сам вестник. Одно – доискиваться, что истинно в рассказе о сотворении мира, и другое – какого понимания этих слов у слушателей и читателей хотел Моисей, этот замечательный слуга веры Твоей.

Что касается сомнений первого рода, то прочь от меня все, кто принимает ложь за истинное знание. Что касается сомнений второго рода, то прочь от меня все, кто думает, что Моисей говорил ложь. Я хочу быть в Тебе, Господи, вместе с теми, кто питается истиной Твоей в полноте любви, и вместе с ними радоваться в Тебе. Да приступим вместе к словам книги Твоей и будем искать в них намерение Твое через намерение слуги Твоего, перу которого поручил Ты сообщить эти слова […]

Книга тринадцатая

Всё создано из "ничто" Тобой, но не из Твоей субстанции, а из материи, не какой-то, Тебе не принадлежащей, существовавшей и раньше, но из созданной Тобою тогда же, ибо ей, бесформенной, дал Ты форму без всякого промежутка во времени.

Материя неба и земли разная, различен вид неба и земли; материю же Ты создал из "ничто"; мир из бесформенной материи; то и другое создал Ты разом: материя приняла форму без всякого замедления и перерыва […]

Итак, мы видим, что Ты сделал, ибо мир существует, но существует он потому, что Ты его видишь. Глядя на внешний мир, мы видим, что он существует; думая о нем, понимаем, что он хорош; Ты тогда видел его уже созданным, когда увидел, что нужно его создать.

И мы теперь испытываем побуждение делать добро, после того, как сердце наше зачало от Духа Твоего мысль об этом; раньше нас, покинувших Тебя, подвигало на злое; Ты же, Господи, Единый, Благой, не прекращая творить добро. И у нас есть, по милости Твоей, некие добрые дела, но они не вечны. Мы надеемся, однако, что, закончив их, мы отдохнем в Твоей святости и величии. Ты же, Благой не нуждаешься ни в каком благе и всегда отдыхаешь, ибо Твой отдых Ты сам.

Кто из людей поможет человеку понять это? Какой ангел ангелу? Какой ангел человеку? У тебя надо просить, в Тебе искать, к Тебе стучаться: так, только так ты получишь, найдешь, и тебе откроют.

(Августин Аврелий. Исповедь //Августин Аврелий. Исповедь: Абеляр П. История моих бедствий.: Пер. с латин. -М.,1992. С.8-222)

Блаженный Августин: Исповедь

Исповедь (400) — несомненно, самое известное произведение Блаженного Августина. Но все же по своей значимости в наследии этого философа-теолога она занимает лишь второе место, после трактата О граде Божием, написанном позже (412-427) и посвященном философии истории. Успех Исповеди Объясняется, пожалуй, глубоко личностным характером этого произведения, позволяющим читателю проследить весь жизненный путь автора. Эта книга всегда пользовалась огромной популярностью. Она по праву занимает почетное место в истории жанра «романа о человеческом становлении» (Bildungsroman). (Обычно название жанра переводят как «роман об ученичестве». Предлагаю собственный перевод, он точнее. — Примеч. пер.) Но становление, о котором рассказывает автор, особое. Это познание Бога. Книга могла бы иметь подзаголовок Как я стал христианином.

Как можно заниматься философией и теологией в тревожные времена? Этот вопрос задаешь себе, знакомясь с историей жизненного пути святого Августина… Из краткого изложения Исповеди мы узнаем обстоятельства его жизни. Но вначале скажем несколько слов о стиле автора. Это произведение написано в форме «исповеди». Читатель, открывающий сегодня книгу Блаженного Августина, часто до этого уже бывает знаком с Исповедью Жан-Жака Руссо, которая, строго говоря, никакая не «исповедь». У Руссо это слово теряет свой первоначальный смысл. В сущности, автор стремился оправдаться в том, что бросил на произвол судьбы пятерых своих детей. Руссо с удовольствием рассказывает обо всех своих приключениях: он безудержно превозносит собственное «я» и ставит себе в заслугу даже явные ошибки. У Августина же слово «исповедь» употребляется в его исконном значении. Перед нами открывается душа грешника, который перед лицом Бога и людей винится во всех своих грехах и возносит хвалу Господу за милость Его.

Сегодняшний читатель, знающий о глубокой пропасти между современными теологией и философией, может недоумевать, почему мы включили это сочинение в нашу книгу о философии. Однако в эпоху Блаженного Августина философия и теология были единым целым. Вопрос о «Боге» стоит в центре рассуждений Исповеди. Платон и Аристотель говорили о «богах». Через семь столетий после них, во времена святого Августина происходит становление христианства. Это период не только развала Римской империи, но и кризиса в религии. В ходе многочисленных теологических и философских войн, не говоря уже об ожесточенных вооруженных схватках, христианство постепенно обретает официальный статус. Но внутри самого христианства нет единства. От церкви откалываются многочисленные секты, да и саму ее лихорадит от столкновений противоборствующих течений.

Философ, конечно, не мог избежать участия в конфликтах и спорах своего времени. Эта книга, в которой Блаженный Августин. определил свою позицию в противоборстве с различными церковными группировками, была написана автором в возрасте 46 лет…

Августин вспоминает, что родился он в Тагасте, в римской провинции Африка (на границе между сегодняшними Алжиром и Тунисом). Отец его Патрикий был членом городского совета и владел кое-какой собственностью. Мать Моника, судя по имени, была финикиянкой. В первых книгах Исповеди Августин делится с нами своими детскими чувствами. Он педантично перечисляет все свои тогдашние грехи: неумеренное желание материнской груди, беспорядочный образ жизни, упрямство, злоба…

Начальная школа ему не очень нравится. Греческий язык, к примеру, мальчик учит из-под палки. Его родной язык — латинский. Философ вспоминает, какое отвращение вызывали у него занятия греческим. Лишь под давлением взрослых он все же выучил этот нелюбимый язык и даже стал считаться одним из лучших учеников. Чтобы продолжить учение, Августин едет в соседний город (Мадауру). Там он попадает в обстановку, весьма благоприятную для занятий. Отрок учится читать, заучивать наизусть и комментировать классические тексты. За время учебы в Мадауре он приобрел оставшуюся на всю жизнь привычку цитировать первоисточники. Денег у отца было немного, и свой 16-й год мальчику пришлось опять провести в Тагасте. Он описывает этот год безделья без всякого снисхождения к себе.

В 371 году щедрый меценат Романиан дает мальчику стипендию, и Августин едет учиться в риторскую школу в Карфагене. Этот город был известен в то время как средоточие порока. Юношу одолевают призывы плоти. С самого нежного возраста его мучают неудовлетворенные чувства. «Я прибыл в Карфаген: кругом меня котлом кипела позорная любовь. Я еще не любил, полюбил любить…», и далее: «Любить и быть любимым было мне сладостнее, если я мог овладеть возлюбленной» (III, 1). Эти порывы чувственности вовсе не означают, что Августин был развратником. Он просто жил довольно веселой жизнью. Юноша ходил в театр, где любил смотреть пьесы о любви. Но при всем при том он не забывал об учебе и учился серьезно. Тем временем умер отец. У самого Августина завязалась связь с некоей женщиной, продлившаяся 15 лет. У них родился сын, Адеодат. Моника, мать Августина, на эту связь смотрела косо и в конце концов добилась ее разрыва, хотя и несколько поздновато.

Работая в библиотеке, Августин открывает для себя Цицерона, прочитав его диалог Гортензий, до нас не дошедший. Эта книга оказалась для него своего рода озарением:

«Я изучал книги по красноречию, желая в целях предосудительных и легкомысленных, на радость человеческому тщеславию стать выдающимся оратором. Следуя установленному порядку обучения, я дошел до книжки какого-то Цицерона, языку которого удивляются все, а сердцу не так. Книга эта увещевает обратиться к философии и называется „Гортензий“. Эта вот книга изменила состояние мое, изменила молитвы мои и обратила их к Тебе, Господи, сделала другими прошения и желания мои. Мне вдруг опротивели все пустые надежды; бессмертной мудрости желал я в своем невероятном сердечном смятении и начал вставать, чтобы вернуться к Тебе. Не для того, чтобы отточить свой язык (за это, по-видимому, платил я материнскими деньгами в своем девятнадцатилетнем возрасте; отец мой умер за два года до этого), не для того, чтобы отточить язык, взялся я за эту книгу: она учила меня не тому, как говорить, а тому, что говорить. Любовь к мудрости по-гречески называется философией; эту любовь зажгло во мне это сочинение. Есть люди, которые вводят в заблуждение философией, которые прикрашивают и прихорашивают свои ошибки этим великим, ласковым и честным именем Цицерона; почти все такие философы, современные автору и жившие до него, отмечены в этой книге и изобличены». (III, 4).

Чтение заставило Августина «любить, искать, добиваться, овладеть и крепко прильнуть не к той или другой философской школе, а к самой мудрости, какова бы она ни была» (III, 4).

К изумлению своих учителей и соучеников уже на следующий год Августин прочел Категории Аристотеля и не нашел их особенно трудными. Однако юноша был разочарован Библией: эту книгу «показалось мне недостойным даже сравнивать с достоинством цицеронова стиля» (III, 5).

Знакомство с манихейским учением

О Разочаровавшись в Библии, Августин пытается обрести истину в других учениях. В это время он узнал о секте манихеев, и те обещали дать ответы на все его вопросы. В основе учения этой секты лежит философский дуализм: существуют, с одной стороны, Добро, порожденное Светом, а с другой — Зло, порожденное Тьмой. Для того, чтобы оставить жизнь во Зле и устремиться к Свету, секта требует от своих приверженцев аскетизма. Манихеи презирают человеческое тело, связывающее человека со Злом. Августина привлек в этом учении способ преодоления самого себя, чего он страстно желал. Юноша впервые получил какой-то теоретический ответ на вопрос о сущности зла, мучивший его всю жизнь. А в призыве к самопреодолению он увидел то средство, в котором нуждался, чтобы выполнить свое жизненное предназначение. В секте он был всего лишь рядовым послушником. Но его связи с манихеями были настолько сильны, что Августин даже уговорил присоединиться к ним своего друга Алипия и покровителя Романиана. Со своей стороны, секта помогала Августину в его карьере. Следует отметить роль Моники, его матери, ярко показанную в Исповеди. Августин дает ясно понять, какие виды она имела на сына. Чтобы направить его в веру истинную, мать ищет помощи влиятельных лиц… Один епископ, устав объяснять Монике, что Августин способен сам найти дорогу в жизни, потерял терпение и сказал ей: «Ступай, как верно, что ты живешь, так верно и то, что сын таких слез не погибнет» (III, 12).

Августин в Карфагене

Прожив некоторое время в родном городе, Августин находит себе место ритора в Карфагене. Со своими обязанностями он справляется блестяще. В книге IV Августин описывает, в какой интеллектуальный тупик завели его некоторые ложные учения — магия, астрология. Смерть близкого друга, принесшая юноше большие страдания, и отъезд из Карфагена открыли ему, что преходящие существа не могут дать нам счастья. Лишь один Господь неизменен. Душа может обрести мир и счастливую жизнь только в Боге. Августин рассказывает об ошибочной книге (ныне утерянной), которую он написал. Там он ставил такие «кощунственные» вопросы, как: «Почему же заблуждается Бог? Почему заблуждается душа, которую создал Бог?» Тогда на эти вопросы Августин давал материалистические ответы.

Но к этому времени он уже начинает разочаровываться и в манихействе. Юноша обнаружил, что это учение отрицает личную свободу, к которой он был столь привержен. Хотя Августин страстно ищет источники зла, но уже не удовлетворен разъяснениями манихеев, которые отличают совершенных людей, хранителей святости, от всех прочих. Базовая доктрина манихейства возлагает вину за ошибки и преступления на принцип, чуждый виновному в этих ошибках. Августин не может этого принять. Слушая одного из самых блестящих манихеев, Фавста, он понимает ужасающую пустоту манихейской философии:

«Так как я прочел много философских книг и хорошо помнил их содержание, то я и стал сравнивать некоторые их положения с бесконечными манихейскими баснями. Мне казались более вероятными слова тех, у кого хватило разумения исследовать временный мир, хотя не обрели они Господа его» (V, 3).

Он потрясен математическим невежеством Мани — еще одного из столпов секты:

«…Манимного говорил по вопросам научным и был опровергнут настоящими знатоками. Ясно отсюда, каким могло быть его разумение в области, менее доступной. Он же не соглашался на малую для себя оценку и пытался убедить людей, что Дух Святой, утешитель и обогатитель верных твоих, лично в полноте своего авторитета обитает в нем. Его уличили в лживых утверждениях относительно неба, звезд, движения солнца и луны, хотя это и не имеет отношения к науке веры, тем не менее кощун-ственность его попыток выступает здесь достаточно: говоря в своей пустой и безумной гордыне о том, чего не только не знал, но даже исказил, он всячески старался приписать эти утверждения как бы божественному лицу» (V, 5).

Превыше всего в науке Августин ставил точность и, не найдя ее в учении манихеев, отошел от секты. Молодой философ отправился в Рим, где ему предложили более интересную работу. Он принял предложение не потому, что хотел заработать больше денег, а для того, чтобы найти учеников, более заинтересованных в его лекциях:

«Я решил отправиться в Рим не потому, что друзья, убеждавшие меня, обещали мне больший заработок и более видное место, хотя и то и другое меня тогда привлекало; главной же и почти единственной причиной были рассказы о том, что учащаяся молодежь ведет себя в Риме спокойнее, что их сдерживает строгая и определенная дисциплина, и они не смеют дерзко и беспорядочно врываться в помещение к чужому учителю: доступ к нему в школу открыт только с его разрешения. В Карфагене же, наоборот, среди учащихся царит распущенность мерзкая, незнающая удержу. Они бесстыдно вламываются в школу и, словно обезумев, нарушают порядок, заведенный учителем для пользы учения. С удивительной тупостью наносят они тысячи обид, за которые следовало бы по закону наказывать, но обычай берет их под свое покровительство. Они тем более жалки, что совершают, как нечто дозволенное, поступки, которые никогда не будут дозволены по вечному закону Твоему; они считают себя в полной безнаказанности, но их наказывает слепота к собственному поведению; они потерпят несравненно худшее, чем то, что делают. Учась, я не хотел принадлежать к этой толпе; став учителем, вынужден был терпеть ее около себя. Поэтому мне и хотелось отправиться туда, где, по рассказам всех осведомленных людей, ничего подобного не было» (V, 8).

На самом деле Рим оказался ничем не лучше:

«Я прилежно взялся за дело, ради которого я приехал: начал преподавать в Риме риторику и сперва собрал у себя дома несколько учеников, знакомство с которыми доставило мне и дальнейшую известность. И вот я узнаю, что в Риме бывает то, чего в Африке мне не доводилось испытывать: здесь, действительно, юные негодяи не ставили всего вверх дном — это я сам видел, но мне рассказывали о другом: вдруг, чтобы не платить учителю, юноши начинают между собой сговариваться и толпой переходят к другому. Этим нарушителям слова дороги деньги, справедливость у них стоит дешево» (V, 12)..

И тогда Августин отправляется в Милан, куда к нему приехала мать.

Милан и влияние Амвросия

В Милане он знакомится с епископом Амвросием, будущим святым. Августин восхищен его проповедями и, видя, что епископ — человек более знающий, чем Фавст, он решает окончательно порвать с манихейством (V, 13-14). Благодаря Амвросию Августин принимает католические представления о вере. В.философии его привлекают идеи Новой академии (т. е. неоплатонизма — направления античной философии 3-6 веков., систематизировавшего учение Платона в соединении с идеями Аристотеля, неопифагореизма и др. — Примеч. пер.) В то время его устраивал скептицизм философов-неоплатоников. Однако уже вскоре Августин обнаружил противоречие в этом учении. Утверждая, что истина недоступна человеку, неоплатоники считали, что изучать следует лишь возможное и правдоподобное. Это не могло удовлетворить Августина, считавшего, что мыслитель должен познать Мудрость. Амвросий познакомил его с сочинениями Плотина (древнегреческого философа). Поскольку Августин был не слишком силен в греческом, он прочитал их в латинском переводе Мария Викторина.

В то время близким другом Августина был некий Алипий, разделявший его мучительные колебания между Богом и миром. Августин стремится, с одной стороны, к женитьбе (мать заставила его просить руки одной девушки, говорят, этот брак длился два года), а с другой — к совместной жизни с друзьями. Именно в это время он рвет отношения с любовницей, с которой прожил 15 лет. Этот разрыв, совершенный по требованию матери, заставляет его тяжко страдать. В отношениях между своим телом и духом он видит туже проблему, о которой Сократ и Алкивиад говорили в диалоге Пир: обрести мудрость можно, лишь отказавшись от чувственности:

«Я рассуждал с моими друзьями, Алипием и Небридием, о границе добра и зла. Я отдал бы в душе своей первенство Эпикуру, если бы не верил, что душа продолжает жить и после смерти и ей воздастся по заслугам ее; Эпикур в это верить не желал. И я спрашивал себя: если бы мы были бессмертны, если бы жили, постоянно телесно наслаждаясь, и не было страха это наслаждение потерять, то почему бы и не быть нам счастливыми и чего еще искать? Я не знал, что о великом бедствии как раз и свидетельствует то, что, опустившийся и слепой, я не в силах постичь ни света честной добродетели, ни красоты, к которой следует стремиться бескорыстно и которую не видит плоте-кий глаз; она видится внутренним зрением» (VI, 16),

Неизбежное обращение в веру

В книгах VII и VIII рассказывается о пути Августина к Богу, сущность которого он впервые пытается определить с философской точки зрения. Августин пока еще не считает его чистым духом. Перед ним неотступно стоит вопрос о происхождении зла. Можно ли подкупить Бога? Не только молитвы, но и стремление матери познакомить сына с людьми, способными наставить его на путь веры, дают свои результаты. И все же это непросто. В глубинах души Августина идет бурная внутренняя борьба. Он постоянно возвращается к вопросу об отношениях между плотью и духом. Августин хочет выбрать дух, но мешают сущие негодницы — прежние подружки:

«Они тихонько дергали мою плотяную одежду и бормотали: „Ты бросаешь нас? С этого мгновения мы навеки оставим тебя!“ „С этого мгновения тебе навеки запрещено то и это“ — „То и это“, — сказал я; и что предлагали они мне на самом деле, что предлагали, Боже мой! От души раба Твоего отврати это милосердием Твоим! Какую грязь предлагали они, какое безобразие! Но я слушал их куда менее чем в пол-уха, и они уже не противоречили мне уверенно, не становились поперек дороги, а шептались, словно за спиной, и тайком пощипывали уходящего, заставляя обернуться. И все же они задерживали меня; я медлил вырваться, отряхнуться от них и ринуться на зов;, властная привычка говорила мне: „Думаешь, ты сможешь обойтись без них?“» (VIII, 11).

Однако теперь он считает Бога абсолютным существом. Все сущее, будучи творением Божиим, является добром. Зло состоит в отходе от Господа (VII, 16). Знакомство, а затем и частые встречи с миланским священником Симплицианом, духовником святого Амвросия, постепенно приводят его к полному обращению в веру (VII, 2). Встречается он и с Понтицианом, бывшим своим соучеником. Этот христианин рассказывает ему о жизни святого апостола Павла. Случайно Августин обращает внимание на одно место в Послании апостола. Это — та благодать Господня, которой ему не хватало для того, чтобы сделать последний шаг в обращении: «Не в пирах и пьянстве, не в спальнях и не в распутстве, не в ссорах и в зависти: облекитесь в Господа Иисуса Христа и попечение плоти не превращайте в похоти» [Ин. 1,9]. (VIII, 12). (Библия цитируется в переводе по латинскому изданию, не во всем совпадающему с нашим синодальным. — Примеч. пер.)

Августин объявляет матери, что готов к обращению. В книге IX рассказывается о духовном пути новообращенного (он оставляет преподавание и посвящает себя работе над Философскими диалогами) и крещении Августина и его сына. В конце книги рассказывается о смерти Моники, его матери, и приводится подробное описание ее жизни.

Что такое память

В книге X Августин анализирует свойства памяти. Он считает память тем вместилищем или сокровищницей, где скрыты бесчисленные образы, получаемые нами от внешних чувств. Точнее говоря, в памяти содержатся не только образы вещей, отпечатавшихся (impressum) в духе (объектов, воспринятых органами чувств, воспоминаний о себе самом, составных и расчлененных образов и т. д.), но и сами вещи, которые не могут свестись к образам: научное знание и эмоциональные (affectiones) состояния. Самосознание существует благодаря памяти, которая соединяет прошлое с настоящим и позволяет предвидеть будущее.

Таким образом, память «превращает в настоящее» опыт прошлого и надежду на будущее. Ее постоянное присутствие, которое подтверждается даже забывчивостью, — необходимое условие любого человеческого действия. Специфическая функция памяти проявляется в приобретении интеллектуального знания. В нем Августин различает чувственный элемент, например, хранящиеся в памяти образы звуков, и объект знания как таковой, который не воспринимается чувствами и, следовательно, не может прийти извне. Понятия вначале содержатся в сердце и в отдаленной области памяти, в разрозненном и беспорядочном состоянии. С помощью рефлексии память их отыскивает, упорядочивает и ими распоряжается. Это и называется знанием.

Что есть время

В книге XI Августин обращается к проблеме времени. Напомнив, что Исповедь вся, от начала до конца, посвящена Богу, Августин продолжает свои философские размышления, прося Господа вдохновить его и помочь раскрыть истинный смысл Священного Писания. Он размышляет об акте Творения. Бели голос произнес: «Да будут небо и земля!», значит, существовало тело, обладавшее этим голосом. Бели же тело уже существовало, то откуда оно появилось? Следовательно, трудно понять, каким образом акт Творения совместим с вечностью Божией.

«Вот мой ответ спрашивающему: „Что делал Бог до сотворения неба и земли?“ Я отвечу не так, как, говорят, ответил кто-то, уклоняясь шуткой от настойчивого вопроса: „Приготовлял преисподнюю для тех, кто допытывается о высоком“ Одно — понять, другое — осмеять. Так я не отвечу. Я охотнее ответил бы: „Я не знаю того, чего не знаю“».

Августин утверждает, что невозможно представить себе время, существовавшее до создания мира, потому что Бог создал их вместе. Что же такое время?

«Если никто меня об этом не спрашивает, я знаю, что такое время; если бы я захотел объяснить спрашивающему — нет, не знаю. Настаиваю, однако, на том, что твердо знаю: если бы ничто не проходило, не было бы прошлого времени; если бы ничто не приходило, не было бы будущего времени; если бы ничего не было, не было бы и настоящего времени» (XI, 14).

Как можно измерить время? Сутки состоят «из ночных и дневных часов: всего их 24. По отношению к первому часу остальные — будущее; по отношению к последнему — прошлое; по отношению к любому промежуточному бывшие до него — прошлое; те, которые наступят — будущее» (XI, 15). По Августину, измеримо лишь настоящее. Прошлое и будущее существуют только в нашем представлении. «Есть три времени: настоящее прошедшего, настоящее настоящего и настоящее будущего» (XI, 20). Эти три вида времени нигде не существуют, кроме нашей души. «Настоящее прошедшего — это память; настоящее настоящего — его непосредственное созерцание; настоящее будущего — его ожидание» (XI, 20). Во времени Августин видел все же средство измерения движения. В конце этой книги он размышляет о необходимости различать время, принадлежащее предмету (выражаемое в воспоминании), и время, измеряемое движением тел (небесных светил).

Книга XII начинается с размышлений о бесформенной материи, существовавшей вне времени. Автор стремится понять «Бытие» — книгу Библии о происхождении человека. Он долго пытается определить свою позицию по отношению к комментаторам «Бытия». После долгих размышлений Августин приходит к выводу, что в Священном Писании многое нам недоступно, но в нем содержится истина, а значит, к нему нужно относиться со смирением и благоговением.

В книге XIII Августин размышляет о Творении и о функциях духовного. В завершение он предает себя милости Господа, творящего, находясь в покое и вне времени.

«Это неправда», тот разве не солжет при этом сам себе? Но так как лю­бовь «все покрывает, всему верит» (I Кор. XIII, 7), в осо­бенности же верит тем, с кем соединяет воедино, то я, Господи, исповедаюсь Тебе вслух, дабы люди, которым я не могу доказать правдивости признаний моих, вери­ли мне любовью.

Но Ты, Врач сердца моего, ответь мне, какова польза от моих признаний? Пусть исповедь прежних беззако­ний моих, которые Ты покрыл и простил мне, чтобы наделить меня блаженством в Тебе (Пс. XXXI, 1,2), воз­родив душу мою верой и таинством Твоим, - пусть эта исповедь побудит сердца читающих и слушающих ее не отчаиваться от осознания собственного бессилия, но бодрствовать в любви к милосердию Твоему и в ра­дости от благодати Твоей, укрепляющей немощных, которые через нее постигают собственную немощь. И добродетельным приятно слышать о своих прошлых беззакониях; не потому приятно, что они - беззакония, а потому, что они были, а теперь их нет. Но почему, Гос­поди мой, Коему ежечасно исповедуется совесть моя, успокаивающаяся более надеждой на Твое милосердие, чем на свою непорочность, почему, скажи, я исповедываюсь Тебе письменно, т.е. перед людьми, не в том, каким я был, а в том, каким я стал? Польза первых признаний очевидна, но многие, знающие меня или слышавшие обо мне, желают знать, каков я теперь; а ведь слуху их недо­ступно сердце мое, каким бы оно ни было. Они хотят услышать исповедь о внутренней жизни моей, которая недоступна ни их слуху, ни зрению, ни как бы то ни было еще: выходит, они согласны верить мне, хотя и не могут узнать наверняка, правду ли я говорю. Любовь, делающая их добрыми, подсказывает им, что в словах моих нет лжи. Самая их любовь верит словам моим.

Августин блаженный «исповедь» (отрывки)

Блаженный Августин. Об истинной религии. Теологические трактаты. Минск, 1999.

КНИГА ПЕРВАЯ

Глава I

«Велик Господь и достохвален; и велика крепость Его, и разум Его неизмерим» (Пс. CXLIV, 3; CXLVI, 5). И вот че­ловек, ничтожная частица творения Твоего, хочет восхва­лять Тебя, - человек, носящий в себе свою смертность и являющий повсюду свидетельство греховности своей и того, что Ты «противишься гордым» (Иак IV, 6; I Пет. V, 5); и этот человек, столь незначительное звено в созданном Тобою, дерзает воспевать Тебе хвалу. Но Ты сам возбужда­ешь его к тому, чтобы он находил блаженство в прославлении Тебя, ибо Ты создал нас для Себя, и душа наша дотоле томится и не находит себе покоя, доколе не успокоится в Тебе. Дай же мне, Господи, уразуметь, должен ли я преж­де призывать Тебя, а затем славословить, или вначале по­знать Тебя, а потом - призывать? Ибо кто может призвать Тебя, не зная Тебя? Или же надлежит призвать Тебя, дабы познать? «Но как призывать Того, в Кого не уверовали? Как веровать в Того, о Ком не слыхали? Как слышать без про­поведующего?» (Рим. X, 14). И восхвалят Господа взыску­ющие Его. Ибо только ищущие могут обрести Его и обре­тающие - славословить Его. Итак, взыскую Тебя, Господи, призывая Тебя, и призываю Тебя, веруя в Тебя, ибо о Тебе проповедано нам. Призывает Тебя, Господи, вера моя, да­рованная Тобою, которую Ты вдохнул в меня человеколюбием Сына Твоего, служением Исповедника Твоего.

Глава V

Но кто даст мне успокоение в Тебе? Кто утешит меня, сделав так, чтобы снизошел Ты в душу мою и наполнил Собою сердце мое, дабы забыть мне все горе мое и Тебя, единое благо мое, воспринять и возлюбить? Что Ты для меня? Сжалься, дозволь говорить, и я скажу сам себе: что я сам для Тебя, что заповедуешь мне любить Тебя, и если я не буду любить Тебя, Ты вознегодуешь и ниспошлешь великие бедствия? Велики ли, или не столь уж и велики эти бедствия, если я не буду любить Тебя? Увы мне! Ска­жи мне из сострадания Твоего ко мне, Господи Боже мой, что Ты для меня. «Скажи душе моей: «Я спасение твое» (Пс. XXXIV, 3). Скажи так, чтобы я услышал. Гото­во сердце мое и открыты уши для гласа Твоего: «Я спасе­ние твое». И последую я за гласом Твоим, и настигну Тебя. Не укрой от меня лица Твоего: пусть я умру, но умру, увидев его.

Тесна храмина души моей, как войти Тебе в нее и как поместиться? Но Ты расширь ее. Она в руинах - вос­станови и обнови ее. Знаю, много есть в ней нечистого, что оскорбит взор Твой, но кто

Да познаю я Тебя, ибо «теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан» (I Кор. XIII, 12). Да ис­полнится душа моя силой, да пребудет достоянием Тво­им, «не имеющею пятна, или порока, или чего-либо по­добного» (Еф. V, 27). На это уповаю, об этом говорю, этою надеждой утешаюсь (Рим. XII, 12) и радуюсь здра­востью утешения. Все прочие блага стоят тем меньше, чем больше о них печалятся, и тем дороже, чем меньше о них плачут. «Ты возлюбил истину в сердце» (Пс. L, 8), и «поступающий по правде идет к свету» (Иоан. III, 21). И я хочу поступать по правде в сердце своем пред ли­цом Господа в исповеди моей и в писании пред лицом многих свидетелей.