Мельвиль ю и др политология. А.Ю.Мельвиль: Политическая наука узнаёт больше, но о меньшем

Как видно, в первом случае речь идет, прежде всего, о тех элементах, которые способствуют формированию политического управления, во втором - о моделях доступа к важнейшим управленческим позициям, характеристиках субъекта и стратегиях борьбы за доступ к управлению.

(1) специфические пути и способы реализации нормативных установлений в практике государственных институтов;

(2) специфический тип государственного устройства;

(4) особый механизм и способ управления обществом;

(5) способы политического участия граждан и групп в жизни общества и т.д.

Все эти признаки, безусловно, являются важными для характеристики политического режима и определяют его с определенной стороны. А поскольку таких сторон у него много, то и определений существует большое количество.

Думается, что при определении политического режима следует исходить из центрального и сущностного фактора самой политики - вопроса о государственной власти. Если же быть предельно лаконичным, политический режим можно определить как систему форм и методов реализации политической власти.

Это определение раскрывает понятие политического режима со стороны его сущности. С точки зрения его места и роли в политической системе общества политический режим - это определенный способ функционирования политической системы. Именно политический режим осуществляет целеполагание и реализацию политической системы, в рамках которой и вместе с которой он существует, являясь ее основным элементом и матрицей. В этом состоит главное различие понятий «политическая система» и «политический режим», которые, таким образом, принципиально не следует отождествлять. Хотя, как видно уже из приведенного определения, между ними имеется имманентная взаимосвязь, так что изменение политического режима рано или поздно приводит к смене типа политической системы.

Политический режим осуществляется через систему различного рода политических отношений в обществе. Прежде всего - это властные отношения между государством и обществом, государством и гражданином. Характер политического режима определяется тем, какую роль в политической жизни общества играют политические институты, как соблюдаются конституционные нормы, какова степень уважения прав и свобод человека, какие возможности предоставляются оппозиции и отдельным гражданам для выражения своего мнения, для доступа к источникам информации.

Таким образом, политический режим сам является сложной системой, состоящей из целого ряда элементов. Так, Ж.-Л. Кермонн среди таких элементов выделил следующие:

(1) принцип легитимности. Легитимность (от лат.- законный, правомерный) - это соответствие политической власти основным ценностям большинства общества и его устремлений, это лояльность и поддержка власти со стороны граждан, это, наконец, убеждения граждан в том, что, несмотря на все промахи и недостатки, существующие политические институты являются наилучшими;

(2) структура институтов. Эффективность деятельности политического режима зависит в конечном счете от организации государственной власти, от характера взаимодействия законодательной, исполнительной и судебной ветвей власти. В демократических обществах их взаимодействие создает систему сдержек и противовесов, которая предохраняет этот политический режим от превращения его в тоталитарный или авторитарный политические режимы;

(3) система партий. Сущность политических режимов во многом определяет партийная система - совокупность политических партий в обществе и взаимосвязи между ними. Политические партии возникают для выражения разнообразных интересов социальных классов и слоев населения. Различные политические режимы во многом характеризуются теми условиями, которые они создают для деятельности политических партий, а также тем, существуют ли в них вообще различные политические партии и политический плюрализм;

(4) форма и роль государства. Государство - наиболее важный элемент политического режима. Его значимость и влияние определяются тем, что именно в руках государства сосредоточены основная власть и политическое управление обществом, а также тем, что государство обладает монополией на насилие.

Отметим также попытку свести вместе разные подходы к определению политического режима, предпринятую авторами учебника «Политология» . Они выделяют следующие его показатели:

1) институциональный способ взаимодействия правительства и гражданина (соблюдение конституционных норм, в том числе уровень уважения к фундаментальным правам и свободам человека; соответствие мероприятий административных органов государственно-правовым основам; значение официально-легальной сферы в общем объеме действий правительства);

2) степень политического участия населения и его включенности в процесс принятия государственных решений, отражающая социальное представительство, народный контроль и волеизъявление;

3) уровень возможности свободного соперничества между правящей и оппозиционной группировками при формировании органов государственной власти;

4) роль открытого насилия и принуждения в государственном управлении.

17.2. Типы политических режимов

Первая типология политических режимов была создана в рамках античной философии. Наиболее знаменитые ее представители - Платон и Аристотель хотя и не употребляли термин «политический режим», но уже вели речь о типах и формах власти и государства.

В зрелый период своего творчества Платон выделял два типа правления - правильный, основанный на справедливости, законе и осуществляемый ради общего блага, и противоположный - неправильный, осуществляемый ради личной выгоды. По Платону, идеальной формой государства и вместе с тем формой правления является аристократия, в которой власть принадлежит философам, мудрецам, людям знающим и к тому же высокодобродетельным. Именно они могут знать, что такое справедливость, и управлять со знанием дела, а не народ, ораторы или «демагоги». В этом смысле Платон заложил основы той модели политического режима, которая получила название «меритократия». Но вместе с тем он заложил основы и другой модели - тоталитаризма, поскольку в идеальном государстве Платона все живут по общему распорядку, устанавливаемому правителями. В этом государстве существует не только социальное единство и единообразие, но также идеологическое и даже психологическое единство, когда все граждане в одинаковой степени должны ликовать или печалиться по одному и тому же случаю. При решении вопроса, что первично - индивид или государство, Платон занимает позицию превосходства государства над индивидом.

Неправильный тип государства представлен у Платона несколькими отрицательными (неправильными) формами (в порядке ухудшения): тимократия, олигархия, демократия, тирания. Они основаны на материальном эгоистическом интересе, а не на знании. Все они взаимосвязаны между собой и в своем развитии и изменении последовательно сменяют друг друга. Но наихудшей формой правления является тирания, в которой имеется единоличное правление, осуществляемое в интересах одного лица.

Похожее разделение государств и форм правления на два типа существует и у Аристотеля (384-322 до н.э.). Правильный тип государства и правления представлен такими формами, как монархия, полития и аристократия. Здесь правление осуществляется ради общей пользы. Неправильные формы правления - это тирания, олигархия и демократия. Наилучшей формой правления, по Аристотелю, является полития - власть среднего класса (среднего среди имущего населения), наихудший - тирания (правление одного ради частного интереса).

Дальнейшее развитие концепций политических режимов и систем связано с теориями Н. Макиавелли, Г. Троция, Т. Гоббса, Дж. Локка, Б. Спинозы, Ш. Монтескьё, Ж.-Ж. Руссо, И. Канта, Г. Гегеля и других мыслителей.

М.В.Ильин, А.Ю.Мельвиль

ВЛАСТЬ

Полис, 1997, 6, 13

ИЛЬИН Михаил Васильевич, МЕЛЬВИЛЬ Андрей Юрьевич - профессора кафедры политологии МГИМО(У) МИД РФ.

Публикация рубрики “Кафедры” осуществляется при содействии Института “Открытое общество”, в рамках его программы “Высшее образование”.

От редакции. Мы продолжаем знакомить читателей с учебным пособием “Основные категории политической науки”, которое готовит коллектив специалистов из Московского государственного института международных отношений (Университета). На страницах нашего журнала уже были напечатаны разделы “Введение” и “Политика и политология” (1996, № 4), а также “Демократия и демократизация” (1996, № 5). “Полис” предполагает опубликовать и другие разделы учебника.

Тезисы лекции:

Власть как ключевой момент политики. Различные понимания власти. Власть как метафора обыденной речи и как политическое понятие. Связь власти с мощью, влиянием, силой, богатством, правами, полномочиями, нормами и т.п. Виды власти. Сущность политической власти. Ресурсы, функции и эффективность власти. Директивный, функциональный и коммуникативный аспекты власти. Принуждение и добровольность, насилие и ненасилие в политике. Способы и стили властвования.

Происхождение власти и ее источники. Власть и “власти предержащие”. Центры власти и властный авторитет. Наделение авторитета властью и использование власти авторитетом. Субъекты политической власти и политические институты. “Пирамида” власти, роль иерархических отношений. Функциональное “разделение властей”. Многовластие и безвластие. “Девальвация” и “ревальвация” власти.

Кризисы власти и пути их преодоления. Доверие к властям и легитимность политического режима. Институциональные основы современной делегитимации и легитимации режима.

Власть и свобода. Связь свободы и власти с уровнем развития политической личности и политической культуры.

Вопросы по теме

1. Чем власть отличается от господства, влияния, мощи и силы?

2. Может ли власть быть неполитической? Если да, то чем политическая власть отличается от всех иных ее видов?

3. Каковы пределы власти? Как она связана с принуждением и насилием?

4. Что предполагают выражения “иметь власть”, “приобрести власть”, “утратить власть”? Может ли власть “перемещаться”?

5. Каким образом власть может быть утрачена или получена? Исчезает ли она при этом? Уменьшается? Увеличивается?

6. Что значит “быть властью” или “стать властью”? Что требуется для этого? Кто или что может оказаться властью?

7. Что подразумевается под выражениями “реализовать власть”, “проявить власть”, “осуществить власть”? Что и от кого требуется, чтобы власть “осуществилась”?

8. Как власть соотносится со свободой? Предполагает ли бóльшая власть и большую свободу, или же, напротив, ее ограничение?

Подготовительное чтение к лекции

Вятр Е. Социология политических отношений. М., 1979, с. 157-199.

Коваль Б.И., Ильин М.В. Власть versus политика. - “Полис”, 1991, № 5.

Болл Т. Власть. - “Полис”, 1993, № 5.

Власть является в высшей степени эмоционально заряженным явлением, которое у одних вызывает восхищение, а других устрашает. Некоторых власть очаровывает, как магнит, который бессознательно манит и притягивает. Чтобы убедиться в этом, достаточно, например, перелистать “Государя” или “Историю Флоренции” выдающегося итальянского мыслителя Никколо Макиавелли (1469-1527). Иные видят в ней вместилище всего самого низменного. И так было, начиная с античности. В одном из диалогов Платона говорится: “Нет человеческой души, которая выстоит искушение властью”. В том же духе в 1887 г. британский политик лорд Актон произнес фразу, которая стала крылатой: “Власть склонна к коррупции, а абсолютная власть коррумпируется абсолютно”. На этом обычно ее цитирование заканчивается, хотя не менее важно и продолжение мысли: “Великие люди почти всегда - дурные люди... Среди того, что ведет к деградации и деморализации человека, власть - самая постоянная и активная сила”.

Власть не только издавна устрашала и восхищала людей. Она всегда была одной из центральных категорий политической науки. Многие видные исследователи считают, что власть - непременный спутник политики, что она представляет собой ее главную проблему, в каком-то смысле - ее основной нерв. Власть оказывается тем чудесным средством, которое позволяет политике сформироваться в качестве особой стороны человеческой деятельности, связанной с целенаправлен­ной организацией. Власть связывает наши обязательства, все те действия, которые могут и должны составить единый процесс организации ради достижения взаимосогласованных целей, а потому выступает в роли организующего начала политики, точнее, как это будет показано далее, ее основного средства, своего рода “символического посредника” (Т.Парсонс), обеспечивающего согласованность наших действий.

“Итак, “политика”, судя по всему, означает стремление к участию во власти или к оказанию влияния на распределение власти, будь то между государствами, будь то внутри государства между группами людей, которые оно в себя включает”.

М.Вебер (1)

“Политика, по существу, это власть: способность достичь желаемого результата какими бы то ни было средствами”.

Э.Хейвуд (2)

Однако, даже если не все согласны с пониманием политики как “стремления к власти”, практически общепризнанно, что власть находится в центре политики, что она является своего рода “ключом” к постижению едва ли не всех других аспектов политики.

Власть как метафора и как понятие

Слово власть широко используется и в политическом дискурсе, и в обыденном языке. М.Вебер прав, когда напоминает, что в зависимости от ситуации говорят о власти отца над детьми, о власти денежного мешка, о власти юридической, духовной, экономической и т.д. Но в первую очередь под властью подразумевают высшую государственную власть. Так, например, по-французски власть, le pouvoir, - это не только власть как таковая, но и синоним центрального правительства; по-английски the power - это не только власть, но и держава, государство со всей его мощью; по-немецки die Gewalt - это не только власть, но и мощь, а также насилие. Наконец, в нашем родном языке власть зачастую оказывается синонимом начальства, а слово власти обозначает властные органы государства. Любопытно, что в чешском языке слово vlast означает родина, отечество, а собственно политическая власть выражается словом moc, равно как и мощь. Что же касается властей, то они именуются urady, а власти предержащие, правительство - vlada.

И в политической, и в обыденной речи слово власть не имеет какого-то одного устоявшегося значения. Показательно, что почти все политические мыслители прошлого, говоря о власти, не дают ей четких дефиниций. Тот же Макиавелли, совершенно очарованный игрой власти над человеком, в рассуждениях о ней был склонен скорее прибегать к ярким эпитетам и сравнениям, чем искать более или менее строгие определения. И только на современном этапе развития политической науки появляются разнообразные трактовки именно самого понятия власти. Так, для одних теоретиков власть - это влияние особого рода, для других - способность к достижению определенных целей, для третьих - возможность использования тех или иных средств, для четвертых - особое отношение между управляемым и управляющим и т.д.

Различные трактовки власти связаны не только с многозначностью самого слова власть, но и с разными способами его употребления. Дело в том, что его использование, с одной стороны, позволяет образовывать метафоры обыденной речи (оказаться во власти волн, власти музыки, преодолеть власть нищеты, вырваться из-под власти любовных чар и т.п.), а с другой - выражать специфически политическое понятие или даже фиксировать достаточно строгую научную категорию. Приходится признать, что приблизительность и небрежность в обращении со словом власть и близкими ему, по некоторым значениям, словами - мощь, влияние, сила, господство - создают немало проблем и для политической практики, и для политических наук.

“Я считаю довольно грустным отражением нынешнего состояния политической науки тот факт, что наша терминология не проводит различия между такими ключевыми словами, как власть, мощь, сила, авторитет и, наконец, насилие. Все они относятся к определенным, но в то же время различным феноменам и вряд ли существовали бы, когда не были бы таковыми. ... Использование их в качестве синонимов не только указывает на определенную глухоту к лингвистическому значению, что само по себе достаточно серьезно, но также ведет к своего рода слепоте в отношении реальностей, которым они соответствуют”.

Х.Арендт (3)

Вместе с тем при всей сумятице, которую вносит в наше мышление, а с ним и в политическое поведение мешанина значений и смыслов, нельзя отрицать важность и значимость сущностной близости, хотя и не идентичности, тех явлений, которые обозначаются словами власть, мощь, сила, влияние, богатство, нормы, права, полномочия и т.п. Мощь и силу объединяют с властью особые качества - способность к некому делу, свершению. Влияние, богатство, нормы (и даже навыки, обычаи) являют собой некое подобие власти, но осуществляемой по-иному и в иных отношениях. Наконец, права, полномочия, авторитет суть некие неотъемлемые дополнения (и в этом смысле - продолжения) власти, ее инструменты, условия осуществления и т.п.

Многообразие и сущность власти

Важно различать виды власти. Хотя по своей природе власть есть явление сугубо политическое, как мы попытаемся показать далее, можно разли­чать власть политическую и неполитическую. Есть различие между политикой для другого, возникающей в неполити­ческих сферах (экономика, культура, социетальность), и политикой для себя, формирующей свою собственную сферу. Соответственно, и политическая по своей природе власть может оказаться неполи­тической (экономической, культурной, социетальной и т.п.), за пределами собственно политики. Чтобы отличить такую “несовершенную”, как сказал бы Аристотель, власть от вполне “совершенной”, нередко используют понятие политическая власть. Это понятие, при всей своей кажущейся тавтологичности, не лишено смысла и от­носится к власти, имеющей собственное содержание, самодовлеющее значение власти как таковой.

Насколько оправданно признавать власть по сути политической, но способной также быть и неполитической? - Лишь постольку, поскольку можно обнаружить ту или иную политику в неполитических аспектах единой человеческой реальности. Так, если мы в состоянии вычленить экономическую политику, то у нее неприменно найдется и свое средство всеобщей связи, делающее возможным и эффективным выполнение обязательств, взятых на себя участниками хозяйственных отношений. А раз так, то можно говорить об особой экономической власти, а значит, и об авторитете, полномочиях и правах хозяйствующих субъектов.

Для определения сущности власти как таковой можно было бы ограничиться указанием на то, что она выступает средством всеобщей связи при осуществлении целедостижения, символическим посредником, обеспечивающим выполнение взаимных обязательств. Однако такое указание явно недостаточно, так как в качестве подобного средства (при наивно-натуралистическом взгляде на политику) могут выступать самые различные явления - от грубой силы до высокорафинированных дипломатических ухищрений. Отсюда вытекает вполне естественное разнообразие трактовок самого феномена власти.

“...Общее определение власти должно включать следующие элементы:

Не менее двух партнеров отношений власти, причем этими партнерами могут быть как отдельные лица, так и группы лиц;

Приказ осуществляющего власть, то есть выражение им воли по отношению к тому, над кем он осуществляет власть, сопровождаемый угрозой применения санкций в случае неповиновения выраженной таким образом воле;

Подчинение того, над кем осуществляется власть, тому, кто ее осуществляет, то есть подчинение выраженной в приказе воле осуществляющего власть;

Общественные нормы, устанавливающие, что отдающий приказы имеет на это право, а тот, кого эти приказы касаются, обязан подчиниться приказам осуществляющего власть”.

Е.Вятр (4, с. 161)

Одни отождествляют власть с теми ресурсами, которые используются для связывания и опосредования целенаправленных действий и обязательств (отсроченных действий) в политике. В этом случае власть предстает как своего рода мощь, сила, воля, обаяние или просто как некий необъяснимый, чудесный дар, именуемый загадочным греческим словом харизма (kharisma - божественная милость, дар от kharis - прелесть, удовольствие). Это могут быть и возможности, порожденные иными, чем политика, аспектами человеческого существования, но которые способны конвертироваться во власть. Это богатство - из экономической сферы, влияние - из социетальной, нормы и образцы - из культурной. Такой властью, как ресурсом, люди обладают (власть и владение - слова однокоренные, равно как и немецкое слово die Gewalt), утрачивают ее, передают, получают и делят.

“Могущество (power) человека (взятое в общем виде) есть его наличные средства (his present means) достигнуть в будущем некоего видимого блага (some future apparent good). Власть человека, если рассматривать ее универсально, состоит в его нынешних возможностях овладеть очевидными будущими благами”.

Т. Гоббс (5, с.116)

Для других понятнее и ближе касательство власти к устойчивым межчеловеческим отношениям. Эти авторы связывают власть с подчинением, приказанием или с зависимостью, обезличенной волей обстоятельств, а то и с взаимозависимостью. А что такое взаимозависимость и вообще отношения двух или больше переменных как не функция? Власть в качестве функции уже не может быть присвоена одним лишь лицом. Более того - функция начинает возвышаться над людьми, делает их своего рода заложниками структурных отношений, предзаданных традициями и навыками политического взаимодействия этих людей. Власть как бы отчуждается от лица и становится “личиной” - ролью и той сюжетной линией, которые приходится разыгрывать.

Находятся, наконец, такие политики и ученые, для которых власть предстает как открытие новых возможностей, потенций - словом, как средство политического творчества. Подобное творчество проявляется через решение проблем, позволяющее людям находить новые конфигурации для старых (и новых) ресурсов и функций. Такое творчество немыслимо без обсуждения и согласования альтернатив. Над ресурсами и над функциями надстраивается содержательная и позитивная коммуникация, порождающая новые смыслы, операционную увязку целей и средств, а главное - выдвигающая критерием и основанием власти эффективность целедостижения.

Все эти различные трактовки феномена власти не являются взаимоисключающими - они фиксируют разные и совершенно реальные аспекты власти. В современной политологической литературе нередко выделяют как минимум три таких аспекта (или измерения).

Во-первых, директивный аспект. В соответствии с ним власть понимается как господство, обеспечивающее выполнение приказа, директивы. Как раз в этом смысле и говорят о властях предержащих, т.е. о высшей для данного общества (сообщества) властной инстанции, отдающей обязательные для исполнения приказания. Понятая таким образом власть - это то, что дает возможность осуществить свою волю путем введения в дело различных наличных средств, ресурсов разного рода. Очевидно, что это совершенно реальная и крайне важная характеристика власти.

Во-вторых, функциональный аспект, т.е. понимание власти как способности и умения практически реализовать функцию общественного управления. Функциональный аспект власти обусловлен тем, что власть в общем, и политическая власть, в частности, представляет собой определенное отношение между теми или иными субъектами, политическими акторами (будь то отдельные граждане или организации, партии или государства и т.д.).

Наконец, в-третьих, коммуникативный аспект власти, связанный с тем, что власть так или иначе реализуется через общение, через определенный язык, понятный обеим сторонам общественного отношения власти.

Все три приведенные выше аспекта власти совершенно реальны, но все же не совсем равнозначны. Директивный аспект, т.е. власть как принуждение к исполнению воли приказывающего, как правило, считается основополагающим. Об этом, по существу, и говорят распространенные в политической науке дефиниции власти:

“Власть означает любую возможность проводить внутри данных социальных отношений собственную волю даже вопреки сопротивлению, независимо от того, на чем такая возможность основана”.

М.Вебер (1)

“Власть - это вероятность того, что актор в ходе социального взаимодействия будет в состоянии осуществить свою собственную волю вопреки сопротивлению”.

М.Вебер (1)

“В самом общем виде власть одного лица над другим можно определить следующим образом: Иван имеет власть над Петром всякий раз и только тогда, когда, согласно нормам общества, к которому принадлежат Иван и Петр, Иван имеет право приказывать Петру, а Петр обязан подчиняться приказам Ивана... Власть - это возможность приказывать в условиях, когда тот, кому приказывают, обязан повиноваться. Говоря о приказывании и повиновении, мы имеем в виду определенный тип воздействия на поведение других личностей, отличный от того, что обычно называют “влиянием”.

Е.Вятр (4, с.158-159)

Власть и принуждение

Как показывают эти и многие другие определения власти, она так или иначе связывается с принуждением, навязыванием своей воли, приказанием. Подобное фокусирование внимания на директивном аспекте власти вполне понятно: это удобно для конструирования весьма простых моделей властных отношений, поскольку позволяет представить их в достаточно незамутненном, чуть ли не в первобытном виде. В этом случае, однако, возникает опасность увлечения не только простыми, но и явно зауженными трактовками власти. Нередко такие трактовки сводят власть к господству или даже отождествляют ее с основным средством (ресурсом) этого господства - принуждающим насилием.

По контрасту те политологи, которые во главу угла ставят усложненную коммуникативную трактовку власти склонны резко отличать применение силы (force) и принуждающего насилия (coercive violence) от собственно власти. Такова, например, точка зрения Т.Болла (“Полис”, ¹ 5, 1993), который считает всякое насилие лишь псевдовластью; прибегая к насилию, псевдовластный субъект фактически признает, что он не в состоянии ни осуществлять самостоятельное руководство, ни добиваться своих целей в условиях конструктивного сотрудничества с другими.

“Сила - это “способ” (way), но отнюдь не всегда обязательно “средство” (means), с помощью которого один элемент (unit) системы социального взаимодействия может осуществлять воздействие на другой - будь этот элемент индивидом или коллективом. В этом ракурсе сила тогда является использованием контроля над ситуацией, в которой “alter” (дословно “другой, второй” - Авт), элемент, выступающий в роли объекта для “ego” (дословно “я” - Авт.), подвергается воздействию физическими средствами (physical means - курсив Парсонса - Авт.), чтобы отвратить его от совершения чего-то нежелательного для ego, или чтобы “наказать” его за совершение того, что не следовало бы делать с точки зрения ego (в свою очередь, наказание предназначено отвратить alter от совершения подобного в будущем), или чтобы “символически” продемонстрировать способность ego контролировать ситуацию даже вне зависимости от конкретных ожиданий ego, что у alter могут быть нежелательные с точки зрения ego устремления”.

Т.Парсонс (6, с. 265-266)

Предложенный Т.Боллом подход грешит односторонностью, ибо не учитывает иных аспектов власти помимо коммуникативного. Разрешить проблему позволяет рассмотрение власти в качестве такого посредника, связывающего действия и обязательства людей, который может, подобно Протею, представать в разных видах. Заключены ли в действии силы против силы предпосылки политического взаимодействия человека с человеком? - Да, в той же мере, в какой прямой обмен, бартер содержит в себе предпосылки отношений экономических. Подобные взаимодействия, однако, связаны с конкретной ситуацией, а силовое принуждение или обмен оказываются однократными действиями. Устойчивость и постоянство, столь необходимые политике и экономике, достигаются тогда, когда принуждение и обмен превращаются в обобщенный символ. Такими символами становятся в политике ресурсы насилия и признаваемое в данном сообществе право их использовать (“монополия легитимного физического насилия”, по Веберу), а в экономике - какой-нибудь универсальный товар, например, золото.

“Власть понимается здесь как аналогичный деньгам посредник, циркулирующий внутри того, что называется политической системой, но также вполне ощутимо перемещающийся и за ее пределы, во все другие три соседние функциональные субсистемы общества, как я их понимаю, - экономическую (“конвертируясь” при этом в символический посредник экономики, т.е. в деньги - Авт.), интегративную (социетальную субсистему общностей с посредником в виде влияния - Авт.) и строеподдерживающую (pattern-maintainance, или культурную с ценностными привязанностями - value commitments - в качестве символического посредника - Авт.) ... Власть является обобщенной способностью (generalized capacity) обеспечивать выполнение связывающих обязательств элементами системы коллективной организации, когда обязательства легитимированы их соответствием (with reference to their bearing on) коллективным целям и где на случай непокорства предусматривается презумпция принуждения (enforcement) с помощью негативных ситуационных санкций, вне зависимости от того, кто бы ни был агентом подобного принуждения... Овладение предметом потребления (object of utility) с помощью простого обмена (by bartering) на другой предмет не является денежным взаимодействием. Точно так же, в соответствии с моим определением, обеспечение исполнения некоего желания (securing complience with a wish) ... простой угрозой превосходящей силы (by threat of superior force) не является использованием власти. ... Способность обеспечить послушание должна являться обобщенной, чтобы ее можно было назвать властью в предлагаемом мною смысле, а не единственно только одной лишь функцией некоего единичного акта санкционирования, который в состоянии навязать ее использователь, да и сам используемый посредник (the medium) должен быть “символическим” ...

Т.Парсонс (6, с.306, 308)

Приданием символического смысла принуждающему насилию усложнение власти не завершается. Подобно тому, как простое накопление и расходование золота не создают эффективного денежнего обращения, накопление ресурсов и прав на насилие и их растрачивание, во-первых, все еще носят непосредственный характер, а во-вторых, осуществляются в сравнительно ограниченных масштабах. Условия архаики требуют сосредоточения золота и ресурсов насилия (например, дружины) тогда и там, где должны осуществляться властные или торговые отношения. С ростом человеческих общностей, а с ними и политических систем происходит дальнейшее усложнение политической организации. Оно заключается в том, что создаются устойчивые функциональные отношения типа “должник - заимодавец” и “подвластный - властитель”.Здесь уже не нужно таскать повсюду золото, достаточно иметь расписку, вексель и т.п. Не нужно и окружать себя дружинниками, достаточно законодательно закрепленных прав властителей и обязанностей подвластных. На этой основе и в политике, и в экономике можно строить достаточно длинные цепочки и обширные сети отношений между людьми. В силу всеобщего признания закона его требования осуществляются “добровольно”. Сила применяется только по отношению к тем, кто на этот уровень сложности не поднялся или спустился с него, поставив себя “вне закона”.

Еще более высокий уровень сложности достигается тогда, когда мы начинаем осуществлять операции с самими функциями: с кредитно-долговыми, рентными и подобными отношениями в экономике, с законами и административными установлениями в политике. Здесь и возникает тот высокий, коммуникативный уровень взаимодействия (“демократическая делиберация”, т.е. дискуссия, обсуждение альтернатив), когда нет никакой нужды в насилии как таковом. Добровольность становится не вынужденным, а действительным основанием властвования, которое в основе своей начинает опираться на знание о публично согласованных целях и способах их достижения, а также об устойчивых принципах и процедурах действий политических акторов по реализации соответствующих обязательств.

“Рассуждая о знании и о власти, мы говорим об одной и той же реальности. Общество, благодаря тому, что оно есть некоторое распределение знаний, является и организованным порядком власти... Существование конкретной власти, проявляющейся в конкретной точке социального устройства, связано с существованием бесчисленных элементов знания, рассеянных во всех частях социального устройства. Наличие конкретного элемента знания в конкретной точке социального устройства может предопределяться сочетанием множественных явлений власти (powers) во множестве мест”.

Б.Барнс (7)

Однако подобные сложные системы, полагающиеся на крайне высокие уровни знания граждан и их взаимного доверия, могут давать сбои, если заметная часть корпуса граждан оказывается не в состоянии действовать адекватно уровню требований. Тогда начинается соскальзывание с этого уровня все ниже и ниже. В конечном счете можно достигнуть “дна”, когда только кулак и обладание товаром остаются единственной надеждой. В политике это равносильно деградации политической системы до состояния гражданской войны, или “войны всех против всех” (Т.Гоббс); в экономике - пол­ному крушению не только кредита, но и денежного обращения. В этом смысле прав Болл, утверждая, что использование ни чем не связанной силы равнозначно саморазрушению власти. Однако он не прав, когда придает этой закономерности абсолютный характер. Применение политически регламентированного насилия (арест, депортация, тюремное заключение) может оказаться очистительным и лишь частичным саморазрушением в политике, как банкротство и распродажа имущества несостоятельного лица - в экономике.

“Конечно, насилие отнюдь не является нормальным или единственным средством государства - об этом нет и речи, - но оно, пожалуй, специфическое для него средство. Именно в наше время отношение государства к насилию особенно интимно (innerlich). В прошлом различными союзами - начиная с рода - физическое насилие было известно как совершенно нормальное средство. В противоположность этому сегодня мы должны будем сказать: государство есть то человеческое сообщество, которое внутри определенной области - “область” включается в признак! - претендует (с успехом) на монополию легитимного физического насилия”.

М.Вебер (1, с.645)

При трех базовых аспектах власти (или же уровней ее усложнения) трактовка насилия, этого ключевого феномена политики, оказывается достаточно гибкой. На самом низком, исходном уровне циркулирование все еще только директивной власти может трактоваться как простое распределение ресурсов насилия и прав на их использование. Функциональная трактовка власти сводит движение власти к разграничению компетенций. При коммуникативном понимании власть оборачивается сотрудничеством (т.е. знанием и доверием) - и при распределении ресурсов (отнюдь не только силовых), и при согласовании специализированных политических функций.

Учебник ориентирован на мировой опыт и традиции политической науки и политологического образования, новаторский и оригинальный характер которого складывается прежде всего в многоуровневой структуре материала. Помимо основного текста учебник включает интерпретации, фактологические сведения цитаты из классической и новейшей литературы, широкий банк научных биографий выдающихся представителей социально-политической мысли, определения главных понятий. Учебник позволяет получить объемное и целостное представление об истории и современном состоянии политической науки, об общепринятых и альтернативных теориях и подходах.
Для большого круга читателей: особенности подачи материала делают его нужным и для студента, и для преподавателя, и для политконсультанта, и для действующего политика.

Сегодня у нас в России политическая наука - общепризнанная учебная дисциплина, которую преподают почти во всех высших учебных заведениях страны и даже (под разными названиями) в средних образовательных учреждениях. Однако такое положение сложилось в результате развития и страны, и научного знания за последние 10-15 лет. В иные времена, которые большинству россиян уже кажутся отделенными целой исторической эпохой, интересующийся политикой студент мог только и услышать от своего профессора, что ее следует изучать в рамках исторического материализма и научного коммунизма.

Годы преобразований в России - со снятием идеологических запретов, с постепенным развитием самой политики в виде обособленной сферы жизнедеятельности человека - дали мощный импульс становлению политического знания и анализа динамично меняющейся общественной реальности. Политология получила официальное признание как учебная дисциплина. С конца 1980-х гг. в ВУЗах страны одна за другой появляются кафедры и вводятся обязательные курсы основ политологии. Однако, к сожалению, издавна сложившееся положение вещей в высшем образовании России привело к тому, что статистически подавляющее большинство возникавших кафедр политологии представляли собой переименованные бывшие кафедры и отделения марксизма-ленинизма и научного коммунизма с соответствующим кадровым потенциалом. Эта «родовая травма» отечественной политологии, понятно, не могла не сказаться на качестве весьма значительной части из имеющейся сегодня на отечественном образовательном и просветительском рынке литературы.

СОДЕРЖАНИЕ
Предисловие.
Глава 1 Политика - сфера общественной жизни и наука.
Глава 2 Политическая власть.
Глава 3 Политическая система.
Глава 4 Политический режим.
Глава 5 Демократия.
Глава 6 Политический институт.
Глава 7 Политический процесс.
Глава 8 Политическое изменение.
Глава 9 Политическое поведение.
Глава 10 Политическая культура.
Глава 11 Политическая идеология.
Глава 12 Мировая политическая система и международные отношения.
Словарь
Именной указатель.

Бесплатно скачать электронную книгу в удобном формате, смотреть и читать:
Скачать книгу Политология, Мельвиль А.Ю., 2004 - fileskachat.com, быстрое и бесплатное скачивание.

Скачать pdf
Ниже можно купить эту книгу по лучшей цене со скидкой с доставкой по всей России.

Декан факультета социальных наук Андрей Мельвиль размышляет о том, куда двигается современная политическая наука.

Современная политическая наука — «американская» или «международная»?

В конце августа в Вашингтоне состоялась 110-я ежегодная конференция Американской ассоциации политической науки (APSA), в которой участвовали несколько ученых из ВШЭ. Слово «американская» в названии APSA не должно вводить в заблуждение — на самом деле это едва ли не самая значимая в мире профессиональная ассоциация в области политической науки. Фактически это международная по своим масштабам ассоциация, хотя, конечно, есть и влиятельные International Political Science Association, и European Consortium for Political Research, и др. Просто так сложилось, что сейчас именно американские исследователи в значительной мере лидируют в политической науке, при том, что, конечно, есть крупные достижения и у европейских коллег. Заметьте: нынешняя ежегодная конференция APSA была 110-й по счету. Здесь и само время работает на APSA. Напрашивается сравнение с советско-российской политологией (хотя я слово «политология» не люблю), которая формально имеет 25-летнюю историю — только в 1989 году ВАК включила политологию в перечень научных дисциплин в нашей стране.

О масштабе конференции APSA говорит такой факт: количество авторов и соавторов принятых на конференцию докладов превысило шесть тысяч человек, но понятно, что не все они лично присутствовали на конференции. Среди самых заметных авторов докладов на этом форуме были, с одной стороны, признанные классики — Дэвид Кольер, Джон Ферджон, Барбара Геддес, Сидней Верба, Эдвард Мэнсфилд, Роберт Кеохейн, Джозеф Най, Дж. Бингхэм Пауэлл, Пиппа Норрис, Ричард Нед Лебоу и другие. В то же время в американской и мировой политической науке происходит явная смена поколений, и на конференции были представлены доклады таких исследователей, как Беатриц Магалони, Дженнифер Ганди, Ян Теорелл, Свенд-Эрик Скаанинг, Джессика Фортин-Риттбергер, Йорген Моллер, Джейсон Браунли, Милован Сволик, Лукан Уэй, Джозеф Райт и др. Эти имена сейчас на слуху, им принадлежат самые заметные публикации последнего времени по некоторым важнейшим проблемам политической науки — режимные изменения, факторы демократизации, современный авторитаризм, стратегии диктатора, институты в автократиях, государственность, государственная состоятельность и др.

Чем заняться современному политическому исследователю

В современной политической науке — в исследованиях и в образовании — укоренились крупные дисциплинарные направления: политическая теория, сравнительная политика, методология политических исследований, национальная (американская, британская, французская и др.) политика и международные исследования (IR). Это своего рода «зонтики», «кусты», под каждым из которых множество «ответвлений», но именно в таком качестве они сегодня структурируют политическое знание. В самом общем плане под этими «зонтиками» строилась и работа конференции APSA — конечно, с бесчисленными «подтемами».

Любопытные тенденции связаны с политической компаративистикой. Традиционно здесь речь шла преимущественно о кросс-национальных сравнениях или об area studies. Сейчас, кажется, обозначился явный интерес и к субнациональным сравнительным исследованиям, когда в фокусе анализа оказываются сравнения тех или иных аспектов политической жизни регионов отдельных стран или групп стран — членов ЕС, России, Китая, Бразилии и др. Судя по конференции APSA, этот тренд может стать в политической компаративистике достаточно долгосрочным. Кстати, это отчасти может сменить фокус и в так называемых «российских исследованиях». Пик интереса к этой проблематике - по крайней мере, в классическом транзитологическом русле — пройден. Но явно прослеживается внимание к политической регионалистике (в указанном выше субнациональным значении).

Другая заметная тенденция — обостренное внимание к тому, что сейчас называют «сравнительным авторитаризмом». Раньше на переднем плане исследований были проблемы сравнительной демократизации, что отражалось и в учебных планах. Сейчас другие «времена» — эмпирические и теоретико-методологические. И соответственно — обостренный интерес к анализу современных автократий и диктатур, а также разнообразных гибридных режимов (при всей условности этого понятия). В этом направлении, в частности, работает то новое поколение политических исследователей, чьи публикации сейчас наиболее выделяются в «топовых» журналах.

Мы научились измерять отдельные элементы и сегменты явления — все более глубоко и тонко, но приближает ли это нас к пониманию его причин и эффектов? И возникает невольно вопрос: в какой мере мы вообще способны познать окружающий нас политически мир? Не говоря уже о прогнозировании?

Также можно отметить рост интереса к проблематике государства, государственного строительства, государственной состоятельности (state capacity). И это тоже понятно в контексте реальных политических процессов в современном мире — и реакции на них политической науки. Наконец, нельзя не сказать еще об одной сквозной теме конференции APSA — обостренном внимании к анализу современных массовых движений, прежде всего протестных («Арабская весна», «Болотная», «Майдан» и др.). И здесь очевиден дефицит общей теории, соответствующей тенденциям современности.

О чем пишут в научных журналах

Как член редколлегии я присутствовал на ежегодном заседании редколлегии American Political Science Review (APSR), «топового» американского (т.е. и международного) журнала по политической науке. Его импакт-фактор в 2013-2014 году — 3,84, а за пять лет — 5,6. За год в журнал со всего света прислали свыше тысячи рукописей, уровень их публикуемости — 7 процентов. По дисциплинарным направлениям политической науки доминируют публикации по сравнительной политике, они составляют почти половину от всех статей. Год от года снижается доля работ по американской политике и по международным отношениям.

Здесь стоит сделать уточнение: в российской и американской научных традициях разное понимание исследований международных отношений. В Америке (и отчасти в Европе) в политической науке делают различие между работами, которые носят дескриптивный характер, описывают и характеризуют внешнюю политику государств и межгосударственные отношения, альянсы и пр. (то, что у нас принято изучать как международные отношения), и теоретико-методологическими исследованиями, опирающимися на строгие методы и базы данных — вот таких исследований у нас практически нет, поскольку отсутствует соответствующая научная традиция

Большая часть работ, публикуемых в APSR, выполнена с использованием количественных методов. А вот в других ведущих журналах по политической науке — «Comparative Politics» и «World Politics» — значительно выше доля публикаций, опирающихся на качественные методы, как эмпирические, так и нормативные. Это на самом деле ставит большую проблему: можно ли с учетом достигнутого уровня политического знания per se (если, конечно, мы в состоянии его адекватно оценить) высказать предпочтения в отношении используемых методов анализа?

Ответ на этот вопрос совершенно не однозначный.

Почему пресловутый «мейнстрим» — это важно

Некоторые мои уважаемые коллеги с легким пренебрежением относятся к так называемому «мейнстриму» в современной политической науке — им, как и мне, впрочем, хочется чего-то новенького, более оригинального. Но вот здесь я всегда вспоминаю «Логико-философский трактат» Людвига Витгенштейна, в котором, в частности, содержится положение о необходимой методологической «лестнице», которую можно отринуть только после того, как взобрался с ее помощью на новое «плато» знания. Так вот, пресловутый «мейнстрим» в современной политической науке (в том числе с увлечением количественными методами) — это аналог той самой «лестницы», по которой нужно вначале взобраться, а потом уже критиковать и отбрасывать.

Впрочем, здесь есть и другая проблема, и не менее важная, в том числе для дальнейшей динамики современной политической науки. Совершенствование количественных методов, кажется, стало одной из (само)целей PoliSci. Никто не спорит — это один из важнейших компонентов современного политического знания, но только если мы не забываем о реальных, «живых» политических проблемах, лежащих в основах наших изысканий.

Можно ли под микроскопом рассмотреть целый мир?

У меня складывается, и не только после конференции APSA, достаточно четкое впечатление, что нынешний «методный фокус» в политической науке может нуждаться в определенной коррекции. Это то, что я бы назвал, скорее всего — огрубленно, искушением «тонкими» методами.

Дело вот в чем: если посмотреть на самые утонченные публикации в лучших (и не только) журналах по политической науке, то мы увидим, что превалируют статьи с использованием тех или иных количественных методов — при всей условности этого понятия. Но принципиально важно, что, как правило, их предмет — «малые» проблемы, отдельные нюансы. Вопроса нет — это важнейший материал для понимания «общего» — если общий фокус подразумевается. Но это не всегда так. Узнавая все больше о «меньшем», мы рискуем потерять картину «леса» за отдельными «деревьями».

Одна из наших «родовых травм» — это незнание строгих методов, как количественных, так и качественных, и неумение работать с эмпирическими базами данных. «Я считаю, что…» — это не аргумент вовсе

Мы вскрываем все большее количество факторов и нюансы их возможного воздействия на те или иные политические эффекты, но за их множественностью далеко не всегда в состоянии выявить направления причинных связей. В каком-то смысле это аналог теоремы Геделя, когда применительно к множественности тех или иных положений всегда будут те, о которых нельзя сказать, истинны они или ложны. На самом деле — ужасная ситуация для политической науки, особенно нормативной.

Один и тот же эффект может порождаться множеством факторов, о которых нельзя сказать, что он решающий. Да и есть ли он? Может быть, каузальность в политике носит многофакторный характер и источники этих эффектов просто разные?

Да, за последние 25-30 лет политическая наука достигла огромного прогресса в области сбора данных, разработки строгих методов анализа — количественных и качественных. Многое стало более измеряемым и сравнимым в точном смысле этого слова. Но насколько это способствует расширению нашего понимания об окружающем мире?

Допустим, мы смотрим на одно политическое явление, безумно для нас интересное. Мы научились измерять отдельные его элементы и сегменты — все более глубоко и тонко, но приближает ли это нас к пониманию причин этого явления и его эффектов? И возникает невольно страшный для нас вопрос: в какой мере мы вообще способны познать окружающий нас политически мир? Не говоря уже о прогнозировании?

Российская политология и мировая политическая наука

Если посмотреть на список участников конференции APSA, то там немало звучащих по-русски имен. Но когда начинаешь интересоваться деталями, то оказывается, что все они работают не в России, а в зарубежных университетах — от «средненьких» до Гарварда, Стэнфорда и Оксфорда.

Институционально из российского исследовательского сообщества на конференции была представлена только Высшая школа экономики. Докладчиками и содокладчиками были Дмитрий Дагаев, Константин Сонин, Андрей Яковлев, Евгения Назруллаева и др. С содокладом выступал и наш выпускник, а сейчас студент на программе PhD в UCLA Антон Соболев. Мой доклад был в секции о «Sequencing» - что прежде: сильная авторитарная государственность или демократизация? Я ждал встретить на конференции коллег из МГИМО, МГУ, из Санкт-Петербурга, Новгорода или Казани, но — ни души.

Речи нет о какой бы то ни было дискриминации. Но это для российской «политологии» все же - bad news. Меня многие коллеги по цеху критикуют, когда я говорю о «плоском» ландшафте российской «политологии», на котором есть отдельные не «холмы» даже, а «кучки», а в остальном — «топи» и бездонные «провалы», причем самовоспроизводящиеся. Кстати, легко понять, почему так получилось. Кафедры и факультеты политологии ведь возникли в большинстве своем путем переименования кафедр и отделений научного коммунизма, марксизма-ленинизма и пр. Все они вышли из одной «шинели», и эта традиция продолжает себя воспроизводить. Конечно, есть и исключения, возникают отдельные очаги творческой мысли.

Одна из наших «родовых травм» — это незнание строгих методов, как количественных, так и качественных, и неумение работать с эмпирическими базами данных. «Я считаю, что…» — это не аргумент вовсе.

В связи с этим добавлю, пожалуй, что на редколлегии APSR обсуждался вопрос и о новых требованиях к открытости источников, используемых при представлении рукописей для рецензирования. С 2015 года вводится требование представлять документальные подтверждения используемых баз количественных данных для возможной проверки рецензентами или оппонентами. Но в отношении качественных данных этот вопрос не решен.

В книге рассмотрены теория и практика современной идеологической стратегии империализма США на мировой арене. Основное внимание уделено критическому разбору идеологических концепций, обосновывающих отход Вашингтона от политики разрядки в направлении конфронтации и психологической войны. Дается детальный анализ структуры и механизмов проведения идеологических и политико-пропагандистских кампаний Вашингтона («советская угроза», «права человека», «международный терроризм», «крестовый поход за демократию» и др.).

Для специалистов-международников, идеологических работников, обществоведов, пропагандистов, читателей, интересующихся проблемами идеологической борьбы на мировой арене.

Как измерять и сравнивать уровни демократического развития в разных странах?

В книге представлены методологические результаты исследовательского проекта, выполненного в МГИМО - Университет МИД России совместно с Институтом общественного проектирования.

Книга содержит обзор исторических форм демократии, доминирующих теоретических моделей демократии и ее современных пониманий, а также исследовательских проектов, имеющих целью измерение уровня развития демократии в странах мира.

Авторы, отталкиваясь от восприятия демократии как сущностно оспариваемого понятия, ввели в свою аналитическую модель, сочетающую количественные и качественные методы, широкий круг факторов, которые оказывают влияние на функционирование политических институтов демократии. Результаты исследования представлены в виде рейтингов стран по пяти индексам (институциональных основ демократии, государственности, внешних и внутренних угроз, потенциала международного влияния и качества жизни), а также в виде многомерной классификации стран.

Контркультура и «новый» консерватизм

Книга посвящена исследованию специфики воплощения в западной культуре, искусстве, искусствознании и эстетике идейных противоречий современного капитализма.

Авторы вскрывают противоречивость буржуазной культурологической концепции, рассматривающей 70-е годы как период перехода от контркультуры к «новому» консерватизму, и показывают, что в основе культурно-художественного процесса на Западе лежит взаимодействие историко-культурных и эстетических факторов с динамикой общественно-политической борьбы, ход которой определяет неуклонное расширение масштабов революционно-демократического, антиимпериалистического движения.

Политология

Учебник подготовлен авторским коллективом факультета Политологии МГИМО — Университета МИД России под руководством профессора А.Ю.Мельвиля в рамках комплексного научно-образовательного и просветительского проекта, направленного на развитие новых форм и содержания политологического образования в России на основе современных педагогических и научно-издательских методов.

Учебник ориентирован на мировой опыт и традиции политической науки и политологического образования, новаторский и оригинальный характер которого состоит, прежде всего, в многоуровневой структуре материала. Помимо основного текста учебник включает интерпретации, фактологические сведения, цитаты из классической и новейшей литературы, обширный банк научных биографий видных представителей социально-политической мысли, определения ключевых понятий.

Учебник позволяет получить объемное и целостное представление об истории и современном состоянии политической науки, об общепринятых и альтернативных теориях и подходах.

Социальная философия современного американского консерватизма

В сборнике материалов американских авторов — политиков, общественных деятелей, ученых и публицистов — раскрываются причины и следствия поворота вправо в политике Вашингтона на рубеже 80-х годов, критически разбираются социально-экономические и политические программы американских консерваторов, анализируются пути дальнейшего развития американского общества.