Отношения россии со странами закавказья на современном этапе. Политика России в Закавказье…

Вопрос 26. Отношения России со странами Закавказья на современном этапе

К данному региону относятся три страны: Азербайджан, Армения, Грузия. Эти три страны являются бывшими республиками СССР и в настоящее время входят в СНГ. Армения и Азербайджан вошли в СНГ 21 декабря 1991 года, а Грузия присоединилась только в декабре 1993 года. Закавказье представляет собой сложный субрегион, который характеризуется большим противоречием внутри стран. Ситуация вокруг Нагорного Карабаха, очень сложное положение в Грузии (проблема Республики Южная Осетия, Абхазия и Аджария стремятся обрести независимость и выйти из состава Грузии) Президенты: Азербайджан – Эльхам Алиев, Армения - Роберт Кочерян, Грузия – Михаил Саакашвили. Отношения между Россией и республиками Закавказья строятся на основе принципов, утвержденных президентом в 2000 году. Это принципы мирного существования, добрососедства, признания целостности и границ государства, принцип сотрудничества, а также принцип индивуидуального подхода. Со всеми тремя странами заключены двусторонние договоры. Сотрудничество России с этими странами идет на разных скоростях.

После распада СССР дипломатические отношения между Россией и Азербайджаном были установлены 4 апреля 1992 года. Был заключен Договор о дружбе, сотрудничестве и взаимной безопасности между РФ и Азербайджанской республикой в 1997 году. В 2001 году подписана Бакинская декларация РФ и Азербайджанской Республики. Российско – азербайджанское политическое сотрудничество в последнее время заметно активизировалось. Эти страны взаимодействуют по широкому кругу вопросов. Как самостоятельно, так и в рамках Минской группы ОБСЕ. Россия продолжает предпринимать усилия в интересах содействия скорейшему политическому решению проблемы Нагорного Карабаха. Россия выступает за поддержание той схемы урегулирования, которая устроила бы все вовлеченные стороны и готова выступить в качестве гаранта достигнутых договоренностей. Правоохранительные органы Р. и А. вышли на высокий уровень взаимодействия в сферах безопасности и борьбы с терроризмом. В области торгово–экономического сотрудничества удалось в большей степени задействовать потенциал сотрудничества. За десять месяцев 2002 года российско–азербайджанский товарооборот вырос на 70,6% по сравнению с аналогичным периодом прошлого года. Российский экспорт увеличился на 116%. В 2002 году подписан договор между РФ и Азербайджанской Республикой о долгосрочном экономическом сотрудничестве на период до 2010 года. Азербайджанское руководство уделяет внимание проблемам этнических россиян. В среднеобразовательных и высших учебных заведениях сохраняется значительный русский сектор. Россия поставляет Азербайджану станки и оборудование для нефтяной промышленности, и страны сотрудничают в области новых технологий.

Дипломатические отношения с Арменией установлены 3 апреля 1992 года. Взаимодействие России и Армении в политической и военной области развивается особенно динамично и остается главенствующим направлением двусторонних отношений. Активно осуществляются контакты на высшем и других уровнях. Россия и Армения совместно осуществляют охрану армянского участка внешней границы СНГ, в связи с чем в стране дислоцируется российская погрангруппа. В Армении также располагается 102 – ая российская военная база. Армения поддерживает Россию в деле укрепления СНГ. Являясь одним из наиболее активных участников Договора о коллективной безопасности, Армения выступает за наращивание сотрудничества в этой области. Торгово–экономическое сотрудничество отстает от уровня политических отношений. Тем не менее Россия продолжает оставаться ведущим торговым партнером Армении. По объемам прямых инвестиций в экономику Армении Россия занимает первое место. Был подписан российско–армянский договор о долгосрочном экономическом сотрудничестве на период до 2010 года. Наиболее перспективной сферой российско–армянского сотрудничества остается ТЭК.

Самые сложные отношения складываются с Грузией. Договоры практически не выполняются. Дипломатические отношения были установлены 1 июля 1992 года. Между РФ и Грузией идет политический диалог в рамках Кавказской четверки. Продолжаются российско–грузинские переговоры по военным делам

В.В. Дегоев
Политика России в Закавказье в первой половине XIX века: некоторые
итоги
По мере присоединения или завоевания закавказских территорий в первой трети XIX в.
перед Россией вставала проблема управления ими. Предстояло найти такую форму имперского
присутствия в этом регионе, которая прежде всего позволит обеспечить там социально-
политическую стабильность, необходимую в том числе для решения текущих и грядущих
внешнеполитических задач. Дело осложнялось целым рядом факторов. С точки зрения языка,
религии, культуры, внутреннего устройства, закавказские государственные и
полугосударственные образования были неоднородными. Внутри них зачастую царили
раздробленность и усобицы, а между ними – вражда и соперничество, чаще всего за «местную»
гегемонию. Административно-судебное единообразие, да и то порой условное, существовало
лишь в пределах одной территориально-политической единицы – будь то царство, княжество,
ханство, союз общин (и т. д.). Однако пользы от такого единообразия, как правило, было
немного, ввиду произвола правителей и феодалов, хаоса в поземельных отношениях и
налогообложении, междоусобных раздорах и разбоях.
Эти обстоятельства одновременно и создавали проблемы для России, и помогали их
разрешить. Местные социальные элиты и простой народ постепенно начинали видеть в империи
высшую власть, третейского судью, надклассовый и наднациональный инструмент организации
жизни по рациональным правилам. Практически все общественные слои раньше или позже
приходят к осознанию удобств существования в условиях нового, имперского порядка,
положившего конец «войне всех против всех». Именно порядок, организация, система, как
синонимы мира, безопасности и благополучия, мало-помалу становятся для людей ключевыми,
жизненно важными идеями. Всеобщая и всевозрастающая потребность в таком способе бытия
заставляла Петербург искать пути ее удовлетворения и подсказывала то стратегическое
направление, в котором должна была развиваться российская политика в Закавказье.
Впрочем, это нисколько не умаляет сложности и масштабности стоявших перед Россией
задач, и нисколько не оправдывает допущенные ею просчеты.
Русским властям в Закавказье сразу же стало ясно, что унификация этого края по
имперско-губернскому образцу – занятие рискованное, дорогостоящее и малоэффективное. Во
всяком случае для такого процесса – исторического по своему содержанию – требовалось время.
Форсировать его Петербург не спешил, хотя высказывались различные взгляды на то, с какой
скоростью и в каких формах должно осуществляться вовлечение Закавкавказья в имперскую
систему.
2
Русская администрация на присоединенных территориях носила по преимуществу
военный и чрезвычайный характер. Генералам и офицерам поневоле приходилось заниматься
гражданскими делами, примирять социально-политические элиты, благоустраивать города,
строить дороги и т. д. Русские солдаты использовались как дешевая и весьма квалифицированная
рабочая сила.
Пресловутый принцип «разделяй и властвуй», который привычно, хотя зачастую
безосновательно, ассоциируется с политикой России в Закавказье, утрачивал рациональный
смысл. Прежде, к примеру, в XVIII веке, он – да и то в определенных ситуациях – был на руку
Петербургу. Теперь же, когда этот мозаичный регион оказался под скипетром царя, задача
состояла не в расколе, а в соединении разнородных элементов во имя достижения стабильности и
управляемости.
Проблема ненасильственной интеграции стояла перед Россией тем острее, чем явнее
ощущался недостаток русских войск в Закавказье и недостаток опыта управления
новоприобретенными землями. Можно сказать, что гибкие и осторожные подходы к этой
проблеме возникли отчасти стихийно, под влиянием реалий жизни, не располагавших к методу
разрубания внутрикавказских гордиевых узлов. Со стороны России видно было понимание
пагубных последствий быстрой ломки традиционного социально-экономического, политического
и культурного уклада. Отсюда – терпимость к местному административному разнообразию.
Имперская власть вводилась далеко не везде, но и там, где вводилась, зачастую носила
номинальный характер, давая себя почувствовать лишь тем, кто открыто демонстрировал
нелояльность к ней.
В основе мотивов такой политики лежали не только объективные трудности, но и
инстинктивное и вполне понятное нежелание кавказских наместников глубоко вникать и
вовлекаться в сложные хитросплетения местной жизни. В конечном итоге именно это
обстоятельство стало, как ни странно, общим источником для двух противоположных концепций
интеграционной стратегии, получивших условные наименования «централизм» и «регионализм».
«Централисты» выступали за скорейшую имперско-административную унификацию Закавказья;
«регионалисты» предлагали действовать постепенно, не торопясь упразднять те локальные
особенности, которые со временем либо отомрут сами собой, либо будут относительно
безболезненно и органично вытеснены новыми политическими формами.
Эти два подхода никогда не существовали в чистом виде, оттого и не следует
преувеличивать накал борьбы между ними. То, что констатируется как «победа централизма» во
второй половине XIX в., на самом деле представляет собой гораздо более неоднозначное
явление. «Регионалистская» составляющая, как неизбежное порождение здравого оппортунизма,
всегда присутствовала и присутствует до сих пор в политике России на Кавказе.
3
Введение имперской администрации в российских владений в Закавказье (там где это
имело место) не означало, что из присоединенных территорий сделали русские губернии. Жизнь
заставляла искать гибкие подходы. На государеву службу, гражданскую и военную,
рекрутировались представители местных народов, и не обязательно принадлежавшие к
социальным верхам или христианской вере. Главными критериями были лояльность к России и
профессиональная пригодность. Они получали привилегии правящего класса, благодаря чему
формирование новой закавказской политической элиты происходило относительно гладко. Тем
самым было положено начало процессу зарождения среди нерусского населения имперской
идентичности. Эта тенденция развивалась параллельно с ростом национального самосознания,
чаще всего уживаясь с ним, но иногда и замещая его. В социально-психологическом плане
готовность местной элиты отождествлять себя с империей обуславливалась желанием
принадлежать к корпорации избранных, разделять ее дух и ценности, пользоваться ее благами и
символикой. Почва для нравственных сомнений, связанных с проблемой ответственности перед
своими народами, практически отсутствовала. Дело в том, что для части нового правящего класса
этой проблемы никогда и не существовало. Более щепетильные могли утешить свою совесть тем,
что они не предают народные интересы, а защищают их.
Кооптация грузин и армян в «колониальную» управленческую систему и воспитание в них
имперского мировоззрения облегчались религиозной общностью с русскими. В случае же с
тюрками-мусульманами та же цель достигалась религиозной терпимостью русских.
Более того, по отношению к исламу русское правительство заняло подчеркнуто
охранительную позицию, с явным намерением привлечь мусульманское духовенство к
реализации имперского политического курса. Позже, в свете событий Кавказской войны, многие
государственные деятели в России и на Кавказе расценят это как ошибочную социальную ставку,
принесшую негативные результаты.
Однако основная работа интеграционного механизма происходила все же в светской
сфере. В первой половине XIX в. в Закавказье формируется влиятельный слой просвещенной
«колониальной» бюрократии, представленной людьми, которые были исполнены высокого,
искреннего чувства моральной ответственности за порученную им «цивилизаторскую»,
державную миссию. Среди них было немало таких, кто понимал, ценил и даже преклонялся
перед кавказской культурой, признавая за ней право на самобытное развитие под имперской
эгидой. Намного опережая время, они отказывались от надменного культуртрегерского взгляда
на «туземную» духовную жизнь, от лукавого соблазна сравнивать ее с русско-европейскими
ценностями в контексте категорий «выше-ниже», «лучше-хуже». Они уже тогда всем своим
образом действий ставили вопрос не о поглощении, а о выращивании феномена, который был
удачно назван канадским историком Г. Райнлендером национально-имперской культурой. И в
4
конечном итоге именно эта, а никакая другая формула – несмотря на массу объективных и
субъективных препятствий – восторжествует во второй половине XIX века и, тем более, в веке
двадцатом.
Есть и парадокс, и логика в том, что просвещенная бюрократия рождается и начинает
свою активную гражданственную деятельность при самых жестких, самых имперско-мыслящих
(в глазах многих – самых одиозных) кавказских наместниках – П. Д. Цицианове и А. П.
Ермолове. Профессиональные военные, воспитанные в соответствующем духе, эти генералы
видели свое предназначение прежде всего в наведении внутреннего порядка в крае и защите его
от внешних угроз, что отныне становится проблемой безопасности России, то есть –
приоритетной проблемой любого государства. Отсюда – широкое использование силовых
методов. Однако они не являлись самоцелью и применялись только в тех случаях, когда мирные
средства не действовали, хотя, конечно, остается далеко не праздным вопрос – насколько та или
иная ситуация действительно была безвыходной.
П. Д. Цицианов и А. П. Ермолов осознавали, что, помимо армейского, нужен и другой
инструментарий для борьбы против беспорядка. Именно с этой прагматической целью они
создали в Закавказье весьма сплоченную колониально-чиновничью корпорацию, руководствуясь
посылом о том, что ее эффективность будет прямо пропорциональна ее просвещенности. Особым
покровительством пользовались те «кадры», которые своими взглядами и творческим
потенциалом более всего отвечали представлениям наместников о сути и форме цивилизаторской
миссии России.
Вместе с тем П. Д. Цицианов и А. П. Ермолов не всегда могли полностью контролировать
процесс формирования бюрократии просвещенного типа. Зачастую он принимал стихийный
характер. Так, «проконсул Кавказа», конечно, не имел никакого отношения к появлению в
подведомственном ему крае блестящей плеяды сосланных туда деятелей декабристского
движения. Но нельзя отрицать и того, что во многом благодаря А. П. Ермолову декабристы
получили возможность реализовать свои таланты на новом для них поприще и сыграть
колоссальную роль в русско-закавказском духовном сближении. Их трудами были заложены
основы для великого культурного синтеза, принесшего столь яркие плоды во второй половине
XIX в. и особенно в ХХ в.
В значительной степени благодаря высокому попечительству А. П. Ермолова создавалась
та особая духовная среда, в которой происходило становление блестящей закавказской
интеллигенции. Наместник поставил на твердое основание систему народного просвещения в
Закавказье. Перед грузинскими, армянскими и азербайджанскими юношами – независимо от их
социального положения и вероисповедания – были открыты перспективы получения прекрасного
образования, причем не только в Тифлисе (тогдашней культурной столице Кавказа), но и в
5
Петербурге и Москве. Вместе с престижностью имперской системы образования быстро растет и
спрос на нее. По мнению Г. Райнлендера, к началу 1830-х гг. закавказская интеллигенция
испытывала повышенный аппетит ко всему русскому.
Десятилетие М. С. Воронцова на должности кавказского наместника было в известном
смысле «золотым веком» для Закавказья. Опытный генерал и талантливый администратор с
богатым списком заслуг в деле освоения южной России, он фактически получил полную свободу
действий на Кавказе и подчинялся только Николаю I. Этот регион приобрел нечто похожее на
статус «государства в государстве», что явилось со стороны Петербурга признанием
необходимости учитывать его специфику и не форсировать процесс его «губернизации» по
стандартному имперскому образцу. Мало кто понимал эту сложнейшую задачу и способен был
справиться с ней лучше, чем М. С. Воронцов.
В социальных, межкорпоративных и межэтнических конфликтах, имевших место в
Закавказье, М. С. Воронцов неизменно занимал позицию третейского судьи, беспристрастного
примирителя, надклассовой инстанцией. Это касалось споров между христианами и
мусульманами, грузинами и армянами, русскими и нерусскими, аристократией и купечеством,
чиновниками и населением. Наместник прививал противоборствующим сторонам и
закавказскому обществу в целом более широкий, имперский взгляд на вещи. Он видел в этом
способ умерить антагонизмы, разрешить (или предотвратить) конфликтную ситуацию, воспитать
у людей разумно-эгоистическое понимание того, что польза для империи есть польза для
каждого из ее подданных.
М. С. Воронцов – благодаря своим личным качествам и преданности делу, заразил
универсалистским духом большую часть закавказских социальных элит. Они искренне и
добровольно приняли имперские идеалы и с готовностью предложили свою помощь на поприще
претворения их в жизнь.
М. С. Воронцов оставил после себя в Закавказье целый «колониально-бюрократический»
класс, состоявший из представителей разных народов, конфессий, общественных классов и
культур. Всех их сплачивала не только корпоративная солидарность, но и растущее имперское
самосознание с элементами державного патриотизма, с одной стороны, и «внутрироссийского
космополитизма», с другой.
При М. С. Воронцове национально-имперская культура в Закавказье вступила в стадию
расцвета. Одной из главных предпосылок для этого послужило личное, глубоко уважительное
отношение М. С. Воронцова к духовному наследию закавказских народов. Вверенный его
попечительству край пережил с 1845 по 1854 гг. целую эпоху, в которой элементы ренессанса
переплелись с совершенно новыми культурными явлениями.
6
Вопрос о том, пригодна ли знаменитая уваровская триада – «самодержавие,
православие, народность» — для Закавказья и насколько, стоял весьма актуально. Эта формула
содержала идею о сильной единоличной власти, объединяющей разнородное общество и стоящей
над ним. Именно такая власть глубоко импонировала и тем кавказским народам, которые некогда
знали ее, но утратили, и тем, которые, никогда не имея ничего подобного, стремились к
автократии, как к некоему политическому идеалу. (В этом, кстати, сокрыт один из источников
временного успеха авторитарного проекта Шамиля.)
У второй составляющей триады – «православия» — была более ограниченная область
применения. Сочувственно воспринять ее – при определенных условиях – могли лишь
исповедовавшие христианство грузины, армяне и часть северокавказского населения.
Что касается «народности», то эта концепция была вообще неуместна по отношению к
полиэтническому Кавказу.
Тем не менее русские власти – когда вольно, а когда и невольно – проводили большую и
небезуспешную работу по приспособлению «теории официальной народности» к кавказской
специфике, точнее – именно того в этой теории, что поддавалось приспособлению.
Применительно к Кавказу уваровская триада – соответствующим образом переосмысленная и
адаптированная – являлась, в принципе, универсальным идеологическим средством воспитания
имперской надэтничной и надконфессиональной идентичности. Чувство верноподданства
русскому царю, соединенное с чувством принадлежности к «сверхдержаве», медленно, но верно
проникало во все слои закавказского общества. Имперская идентичность служила как бы общей,
в каком-то смысле защитной, оболочкой для рождающихся (или возрождающихся)
«национальных» самосознаний, к возникновению которых социально-культурная политика
России имела самое непосредственное касательство. Эту политику зачастую обозначают не очень
корректным, во всяком случае очень условным, термином «русификация». На самом деле
происходил куда более широкий, емкий и сложный цивилизационный процесс, заслуживающий,
на наш взгляд, другого наименования. Речь может идти скорее об «имперской
самоидентификации» личности, класса, общества, формирующейся под влиянием конкретных
материальных и духовных стимулов, определенной культурно-идеологической среды и
предполагающей осознанный и добровольный выбор (иначе какая же это
«самоидентификация»?).
Заслуга М. С. Воронцова в том, что он понял это сам и научил такому пониманию своих
подчиненных, многие из которых, впрочем, были не менее проницательны, чем их шеф.
Кавказский наместник, в отличие от некоторых предшественников, не считал, что местные
народы должны воспринимать выгоды вхождения в состав империи как самоочевидные. Он
7
давал возможность на деле убедиться в этом путем активного вовлечения грузин, армян,
азербайджанцев в экономическую, социальную и культурную жизнь России.
Вместе с тем М. С. Воронцов был решительным противником искусственного насаждения
имперских форм, предпочитая придать процессу интеграции естественный, постепенный и
органичный характер. Доходило до того, что наиболее рьяных грузинских адептов
«русификации» упрашивали сохранить хотя бы на время полезные местные законы и обычаи.
Наместник создал среди своих подчиненных атмосферу, которая сама собой формировала
нечто вроде «кавказского патриотизма», объединявшего людей не этническим происхождением
или религией, а чувством причастности к великому делу созидания чего-то небывалого. Во
многом благодаря М. С. Воронцову и к русским и к кавказцам явилось понимание того, что
Кавказ – их общая забота и общая судьба, что Россия – не временщик и пришла сюда навсегда.
Пожалуй, одним из самых благотворных результатов этого «открытия» стало определенное
моральное настроение, одинаково вдохновлявшее и русских и нерусских простой идеей: все, что
они делают (или не делают) на Кавказе, принадлежит и будет принадлежать им и их потомкам.
Именно это настроение заставляло закавказских «генерал-губернаторов» создавать
материальную и духовную среду для благополучной жизни.
* * *
Будучи в сущности глубоким «тектоническим» сдвигом, процесс интеграции Закавказья с
Россией имел сложную диалектику и протекал не без издержек для обеих сторон – неизбежных и,
нередко, трагических. На изучение русскими властями местной обстановки и на приспособление
к ней уходило порой слишком много времени. И прежде чем им удавалось нащупать
оптимальный путь, они успевали совершить грубые ошибки, вызывавшие негативную
социальную реакцию. В известном смысле познание Кавказа Россией происходило на всем
протяжении XIX в. и продолжалось в ХХ в. Среди тех русских военных и администраторов,
которым по долгу службы приходилось иметь дело с этим регионом, отнюдь не всем было дано
постичь его по-настоящему глубоко. Людей, обладавших таким даром, следует искать скорее
среди тех, кто устремлялся на Кавказ по велению своего сердца и своей творческой натуры.
В ходе утверждения России в Закавказье потребовался определенный период трудной
взаимоадаптации разных культур. Русские генералы, считая свое «цивилизаторское
миссионерство» абсолютным благом, подчас отождествляли его с абсолютным правом нести к
кавказским народам «свет разума и просвещения». Им не всегда хватало понимания того, что
незнание русского и французского языков, неумение пользоваться вилкой и ножом, обычай
сидеть на полу, скрестив ноги, и другие «дикости» — есть не варварство, а лишь свидетельство
принадлежности к другой культуре, по-своему не менее, а то и более богатой, чем европейская.
8
Впечатление о «бескультурье» становилось тем навязчивее, чем явнее обнаруживалась
непохожесть кавказского мира на русский, в том числе – благодаря тому хаотическому
состоянию, в котором находилась местная общественно-политическая и хозяйственная жизнь.
Отсюда – стремление поскорее навести порядок, представляемый в качестве еще одного
непременного атрибута цивилизации. Это стремление порождало поспешность и необдуманные
действия в сфере социальной, образовательной и конфессиональной политики.
Стратегия «разделяй и властвуй» отнюдь не всегда приносила успех: в конечном счете она
усиливала дезорганизацию кавказских обществ, препятствуя их эволюции в «цивилизованном»
направлении.
Петербург, а вслед за ним и кавказские администраторы явно недооценивали
экономическую составляющую интеграции. Местная «система» («системы») хозяйствования
носила либо патриархальный, либо феодальный характер, что в реальности было почти одно и то
же. Главная заслуга России состояла в том, что эта «система» получила защиту от внешней
опасности и внутреннего беспредела. Однако столь благоприятные условия сами по себе не
давали импульса к развитию, они скорее консервировали эту сферу социальной жизни на том
уровне, которого было вполне достаточно для привычного существования, но слишком мало для
возникновения экономической потребности в России и для превращения Закавказья в
органичную часть империи.
Вплоть до окончания Кавказской войны хозяйственный потенциал региона фактически
оставался невостребованным, даже в том объеме, в каком его могла бы освоить слаборазвитая, по
сравнению с Западом, российская промышленность. Закавказье было «колонией», не знавшей
колониальной эксплуатации, что делало его убыточным приобретением для экономики России.
Однако геостратегическая важность региона окупала все издержки по его содержанию, поднимая
его в глазах Петербурга до такой ценностной или, скорее, «сверхценностоной» категории, на
которую не жалели ни имперских денег, ни имперских войск. Уже в первой трети XIX в.
исподволь подготавливались условия для того, чтобы в перспективе – пусть и не близкой –
геополитическое значение Закавказья было конвертировано в конкретный экономический
результат, успешно залатавший одну из «черных дыр», которая истощала российские финансы на
протяжении долгого времени.
Оставляло желать лучшего кадровое и концептуальное обеспечение российской политики
в Закавказье. За период с 1801 г. по 1830 г. там сменилось девять наместников. Из них, пожалуй,
лишь у двоих – П. Д. Цицианова и А. П. Ермолова – была четкая военная и политическая
стратегия, но им не хватило времени и средств для осуществления задуманного. Другие
наместники не имели последовательной и долгосрочной программы, действуя скорее ситуативно,
по мере возникновения то здесь, то там проблем большей или меньшей сложности. Они не
9
обременяли себя творческими задачами, предпочитая аккуратно выполнять зачастую неуместные
или безнадежно запоздалые инструкции Петербурга, где плохо знали нюансы закавказской
обстановки и, возможно, ждали инициативных предложений с места событий. В итоге –
отсутствие системного подхода, на фоне чего множились иллюзии, эксперименты, просчеты и
разочарования.
Хотя во втором эшелоне армейского (оно же гражданское) руководства в Закавказье
наличествовало немало способных людей, все же не от них зависело принятие важнейших
решений и разработка стратегических идей на долгосрочную перспективу. Что касается
остального состава военного и чиновного аппарата, то в нем были всякие: и те, кто
добросовестно выполнял свой долг, проникнувшись глубоким уважением к «туземному» миру и
жаждой понять его, и те, кто приехал в Закавказье «на ловлю счастья и чинов» — карьеристы,
мздоимцы, сорвиголовы и маргиналы разных мастей, презиравшие и край, и его обитателей, и,
порой, самих себя. На их счету многие преступления – воровство, убийство, насилие,
предательство, святотатство, оскорбление национальных чувств. Было бы чересчур
прекраснодушным заблуждением полагать, будто их деяния нисколько не запятнали образ
России в сознании закавказских народов.
* * *
Несмотря на эти и другие грубые просчеты, всегда сопутствующие «колониальной»
политике, процесс имперской интеграции в Закавказье набирал силу и приобретал характер
фундаментального и уникального явления. Происходило это во многом потому, что в России
образ империи символизировал вовсе не господство одной нации над другими и не типичные
отношения между метрополией и ее колониями. Он воплощал в себе сверх-идеологию,
добровольное самоотождествление, состояние ума и души человека, независимо от его веры,
этнического происхождения, социальной принадлежности, уровня образования и культуры. И в
этом смысле людей с «имперской идентичностью» хватало среди нерусских и неправославных,
среди господ и простонародья, среди буржуазных и большевистских политиков.
При всех перегибах преобразование формы и сути в Закавказье проводилось постепенно –
даже там, где социальная восприимчивость к новому была чрезвычайно высока. Национальный
колорит не вытеснялся и не подавлялся, а органично сращивался с имперской культурой,
дополняя и обогащая ее. Не только кавказцы заимствовали у русских, но и наоборот: русские
охотно щеголяли кавказской атрибутикой, гордились своей «кавказскостью» как некой особой
идентичностью. «Русская» тема глубоко проникала в грузинскую, армянскую и азербайджанскую
литературу, а Кавказ стал неотразимым источником вдохновения для русских поэтов и
писателей.
10
Ввиду своего синкретического характера российская имперская культура (в широком
смысле слова) выполняла на Кавказе функцию своеобразного ретранслятора европейских идей и
ценностей. В этом плане политика России являлась разновидностью вестернизации. В старом
кавказском доме «окно в Европу» было прорублено русскими «империалистами» и обращено на
север.
К началу 60-х гг. XIX в., несмотря на ряд плодотворных результатов присутствия России
на Кавказе, перед ней по-прежнему простирался огромный фронт «колониальной» работы –
политической, культурной и экономической, отступиться от которой уже не было никакой
возможности. Создав площадь опоры для дальнейшего имперского строительства на Кавказе,
Россия не могла позволить себе бросить на произвол судьбы дело, потребовавшее стольких
усилий и жертв. Накопленный опыт позволял уберечься от одних ошибок, но не страховал от
других. Была ли достигнута необратимая динамика в русско-кавказском интеграционном
процессе – сказать сложно. Отрицательно отвечавшие на этот вопрос современники могут
показаться излишне пессимистичными. Те же, кто давал оптимистичный ответ, вероятно,
воздержались бы от него, знай они наперед, что в будущем Россию на Кавказе ждут тяжкие
испытания.

Южное направление и в частности Кавказ во все времена были для России её мягким подбрюшьем. Так, много внимания ему уделяло руководство Российской империи, ведь надежно закрытый для врагов главный Кавказский хребет был залогом безопасности европейской части страны с юга. Кроме того, Россия в Закавказье - это возможность активно влиять на ближневосточную политику и «гвоздь в заднице» любого турецкого и англосакского правительства.

Неслучайно её туда сотни лет сначала не пускали, а потом, при первом удобном случае, всячески старались оттуда убрать. Сто лет назад один раз это уже почти получилось. Но Россия вернулась. А если внимательно присмотреться, то нынешняя ситуация в регионе иногда до мелочей напоминает события той эпохи.

История 1920-1921 гг.

К началу 1920 года стало окончательно понятно, что Россию задавить не удалось. Гражданская война прошлась по ней мощным рубцом, но общество смогло консолидироваться вокруг одной из политических сил. К концу тяжелого 1919 года она смогла нанести решительное поражение всем своим внутренним врагам, и вопрос о том, кто будет править Россией, дальше уже не стоял. Как только это стало понятно, большевики сразу обернули свой взор на Закавказье, которое за три послеимперских года превратилось в клубок противоречий и арену беспрерывных сражений.

В это время грузинские националисты безуспешно пытались решить абхазский вопрос. Также у них возникли конфликты с осетинами, проживавшими на южных склонах Кавказского хребта. Армяне и азербайджанцы вцепились мёртвой хваткой друг в друга в Карабахе. На фоне исторических событий в Закавказье все тихо и почти незаметно для большого мира резали друг друга. К этому времени оттуда ушла разгромленная в Первой мировой войне Турция. Ей было не до территориальной экспансии. Она была окружена со всех сторон врагами, готовившими ей самой раздел, а потому не могла уже больше помогать своим азербайджанским братьям в создании их национальной армии ни материально, ни инструкторами. Также исчезли её влияние на Грузию и нажим на Армению.

Итак, к началу 1920-го года России уже никто не мог в регионе глобально помешать. Весной РСФСР ударило по Азербайджану, приводя при помощи армии к власти в республике своих ставленников. Казалось бы, это должно было привести Баку к окончательной потере Карабаха, но тут русские помогли решить этот вопрос, не дав при этом одновременно азербайджанцам устроить геноцид коренного населения.

Мало кто знает, но вторжение советских войск в Азербайджан благословил и отец всех тюрок Мустафа Кемаль. 26 апреля 1920 года он написал письмо, в котором обещал посодействовать Москве в том, чтобы Баку не препятствовал возвращению под крыло Москвы, и надеялся при этом на помощь России в его борьбе против западных «империалистов». 27 апреля советские части перешли границу и на следующий день были в Баку, где и провозгласили Азербайджанскую ССР.

Осенью того же 1920 года советские армянские части, в том числе и набранные из жителей Карабаха, и русские войска вошли в Армению. Националисты после нескольких поражений бежали.

Настал черёд Грузии. Она была разгромлена (занята) в течение 10-12 дней конца февраля - начала марта 1921 года. В Абхазии всё прошло ещё быстрее и проще, а затем пришло время официально закрепить сложившийся статус-кво.

Уже через 10 дней после решения вопроса Кавказа в столице России был заключен окончательный Московский договор между РСФСР и Турцией о разделе Кавказа. Что в нем примечательного?

Во-первых, скорость подписания. Очевидно, что такие решения не принимаются в течение нескольких дней, особенно в условиях тех времен. Чтобы просто доехать до Москвы, турецкой делегации нужно было несколько дней. Очень похоже, что 16 марта были просто «узаконены» некие «секретные протоколы», обсуждаемые и принятые ранее (с весны 1920 года).

Во-вторых, РСФСР на тот момент не имела общей границы с Турцией. Даже СССР будет создан почти через два года, но именно Российская Федерация провела тогда демаркационную линию между будущими своими территориями и Турцией.

Она же в лице своей армии стала для Закавказья арбитром. Так, Абхазия в конечном итоге после нескольких лет войны заключила с Грузией союзный договор.

Примечательно, что целых десять лет она была именно в этом статусе, а потом в 1931 году он был понижен до автономии.

Карабах остался формально в составе Азербайджана, но русская армия проследила, чтобы армян там никто не обижал.

В конечном итоге он получил автономию, руководство которой составляли бывшие полевые командиры армянского ополчения.

И этот статус-кво продержался почти 60 лет, пока Россия не очутилась опять на краю гибели, из-за чего она была вынуждена уйти из Закавказья.

Закавказье сегодня или сто лет спустя

В конце 1980-х, еще до развала СССР, с новой силой вспыхнул армяно-азербайджанский конфликт. Чуть позже начали появляться боевые сводки из Абхазии и Южной Осетии. Турция, развивая свою концепцию пантюркизма, стала налаживать очень тесные отношения с Азербайджаном, превратив его в своего главного союзника в регионе. Грузия также не осталась в стороне от ее внимания.

Все вернулось на круги своя. Даже Чеченский конфликт протекал по кальке 1917-1920-х годов. Россия вступила в межвременье, и на повестке дня вновь появился вопрос о самом её существовании. И точно так же, как и 100 лет назад, когда всем казалось, что пришел конец, он не наступил.

Нет смысла описывать перипетии событий в России, коснемся только той их части, которая касается Кавказа. Сначала медленно, а затем все быстрее, патриоты страны начали группироваться вокруг путинского курса (как и постимперское российское общество после решительных побед большевиков в 1919 году). Чеченская проблема к середине 2000-х была решена точным повторением плана 1920-х, когда часть местной элиты была допущена во власть и получила материальную подпитку из центра. Стало понятно, что очень скоро Россия вернется и в Закавказье.

Российская военная база в Гюмри превратилась в мощный форпост в Армении, а авантюра Саакашвили 08.08.08 позволила укрепить не только свой авторитет в регионе, но и окончательно разбить планы западных империалистов по выдворению России с территории бывшей Грузинской ССР - Абхазии и Южной Осетии. Инициатива окончательно перешла к Москве, и осталось только создать/дождаться такого момента, как и в 1920 году, когда Турция вынуждена будет убраться из региона и заняться своими внутренними проблемами.

Сработает ли ещё раз план большевиков?

Суть плана РСФСР в 1920 году состояла в том, чтобы создать некие пророссийские центры сил в каждой из республик и, улучив удобный момент, привести их к власти. Тогда потребовалось применение военных сил Советской республики, но сегодня, в начале XXI века, войны приобрели иные формы. Гибридные войны ведутся даже тогда, когда пушки не стреляют, а потому не стоит ждать танковых колонн на Тбилиси или Баку. Всё будет решено в духе времени.

Точного плана действий у российского руководства еще, вероятно, нет, но основные контуры того, как можно распутать закавказский клубок, уже просматриваются.

В середине июня 2016 года в Москве получили письмо из Анкары от второго Ататюрка, а 9 августа 2016 года президент Турции Реджеп Эрдоган прибыл с «историческим», как писали в прессе, визитом в Санкт-Петербург, где он был принят в Греческом зале Константиновского дворца президентом России Владимиром Путиным. В результате обе стороны выглядели удовлетворенными. Они говорили об историчности, но на первый взгляд ничего исторического не произошло.

А между тем уже через несколько дней вдруг ни с того ни с сего возник конфликт между сирийскими правительственными силами и курдами в Хасаке. В российских СМИ резко была изменена риторика в отношении курдских сил самообороны и их планов по построению Курдистана, пусть даже в рамках сирийского государства.

А между тем «апрельская война» между Азербайджаном и Арменией была остановлена при личном участии президента России. Обе стороны были вынуждены признать Россию арбитром в этом вопросе, а Турция, после нескольких дежурных заявлений «в пользу» Баку, отошла в сторону, предоставив Владимиру Путину самому решать дальнейшую судьбу конфликта!

Была выработана некая формула, после которой конфликт был притушен. А затем почти сразу произошло странное «восстание» армянских ветеранов Карабаха. Они утверждали, что руководство страны предало национальные интересы и готовится «сдать» Карабах Азербайджану.

Итак, много косвенных улик говорит о том, что достигнуто принципиальное соглашение с Турцией, по которому взамен на помощь России в борьбе с курдской угрозой Турция признает ее интересы в Закавказье и не вмешивается, когда она будет наводить там свои порядки.

Очень похоже, что в итоге Карабах, как и в 1920-х, вернётся в состав Азербайджана, но лишь юридически. Местная власть будет иметь очень широкую автономию. Русские войска станут гарантом этого и, вероятно, увеличат своё присутствие в регионе.

А затем придет очередь Грузии, где за последние несколько лет произошли большие перемены.

В 2012 году на выборах в парламент с треском провалилась партия Михаила Саакашвили «Единое национальное движение». После этого поражения власть в стране перешла к партии «Грузинская мечта - Демократическая Грузия», созданной грузинским бизнесменом Бидзиной Иванишвили.

Личность Иванишвили очень неоднозначная. О нем можно много писать, а мы кратко будем судить о нем по результатам.

Фактически работа партии Иванишвили сильно изменила саму Грузию. После Михаила Саакашвили, превратившего страну в один большой русофобский лагерь, ему удалось создать толерантное общество, в котором стало возможно появление партий с любыми взглядами, в том числе и пророссийскими.

В начале октября 2016 года в Грузии пройдут очередные выборы в парламент. Партия, созданная Иванишвили, хотя и потеряла былую поддержку общества, но, судя по опросам, власть в стране «националистам» Саакашвили все же не отдаст.

Примечательным моментом кампании будет высокая пассивность населения. Около половины населения пока не поддерживает ни одну из основных сил, каждая из которых придерживается курса на Запад, что стало нормой за последние 10 лет.

Прямо как и на Украине, где промайдановские силы надоели уже половине населения, но нет той силы, способной мобилизовать этих граждан. Вообще процессы в двух бывших советских республиках схожи.

И тут появляется шанс для сил, исповедующих иное мировоззрение (не евроцентристкое). Например, таких, как вдруг из ниоткуда появившегося в объективах центральных СМИ и начавшего очень активную предвыборную кампанию откровенно пророссийского лидера социалистов Валерия Кварацхелии. Также стала занимать странную для Грузии позицию третья политическая сила в стране «Демократическое движение» Нино Бурджанадзе, которая недавно стала персоной нон грата на Украине за ее высказывания по поводу Крыма.

Политические оппоненты не исключают, что пророссийские грузинские силы могут войти в парламент, а значит, в Грузии у России появится та политическая сила, на которую можно будет опереться в будущем, особенно если политический центр займут нейтралы Бурджанадзе.

Выводы

Итак, мы с некоторыми вариациями, объяснимыми несколько иными исходными данными, видим в Закавказье повторение событий столетней давности. Россия шаг за шагом восстанавливает свое влияние и присутствие в регионе и, воспользовавшись проблемами Турции, готовится наводить там свой порядок. Опираться она при этом будет на «понимание» со стороны Анкары и Тегерана и на создаваемые политические предпосылки.

В случае Армении и Азербайджана дополнительным аргументом станет консенсус трёх главных игроков: РФ, Турция, Иран - который не только возможен, но и, вероятно, будет очень скоро принят (если он еще не достигнут). Да, он понравится не всем, но альтернатива для региона обозначает бесконечную войну на уничтожение всех против всех. Как раз то, что смог насадить Запад за 25 лет своей кавказской политики.

В конце мая три государства Закавказья отмечают знаменательные даты - очередные годовщины провозглашения национальной независимости Грузии, Азербайджана и Армении. Оговоримся сразу. Речь идет не о древних государствах античной эпохи, протогосударственных образованиях средневековья, княжествах, ханствах или меликствах.

Строительство наций-государств

В мае 1918 года, после двух революций и крушения Российской империи, в Закавказье начал реализовываться опыт по созданию наций-государств, ориентированных на европейские образцы.

Сегодня изучение политического опыта "первых республик" чрезвычайно актуально не только по академическим соображениям. Многочисленные проблемы и противоречия (неразрешенные пограничные споры и этнические конфликты, отношения национализирующихся республик к России) сформировались в своем нынешнем виде именно в тот период. И в государственной символике и мемориальной политике сегодняшних стран Закавказья события 1918-1921 гг. имеют большое значение.

26 мая 1918 года состоялось последнее заседание Закавказского сейма. На этом собрании было официально объявлено о распаде Закавказской Демократической Федеративной Республики (проекта, предполагавшего создание федерации трех государственных образований региона). Тогда же открылось другое заседание, Национального совета Грузии, на котором был зачитан "Акт о независимости" этой республики.

Спустя два дня, 28 мая 1918 года появилась Азербайджанская Демократическая Республика (АДР), первое республиканское государство исламского Востока.

В этот же день Армянскому Национальному Совету в Тифлисе были даны полномочия правительства с неограниченными полномочиями. Совет объявил о независимости Армении, а 29 мая был назначен его первый премьер-министр, и Ереван избран республиканской столицей.

В возникновении национальной государственности в Закавказье в 1918 году нельзя не видеть объективных причин и закономерностей. Российская империя, проводя модернизацию своих "кавказских окраин", не имея своего прямого интереса, по факту становилась создательницей будущих национальных кадров. Развитие городов, индустриализация, интеграционные проекты (неизбежно ставившие проблемы соотношения общегосударственного и "своего", национального) были той средой, в которой закавказские интеллектуалы обсуждали проблемы собственной идентичности, конструировали образы национального будущего. Как следствие, утверждение дискурса национализма, формирование представлений о "своей земле", "идеальных границах", и "врагах нации".

Между тем, опыт национальной государственности после имперского распада у всех трех стран был недолгим. Азербайджанская Демократическая Республика просуществовала всего двадцать три месяца. Лишь на семь месяцев дольше просуществовала первая республиканская Армения. Дольше всех независимость продержалась в Грузии - чуть менее трех лет. Более того, эта страна стала единственной независимой республикой Закавказья, которой удалось принять Основной закон: в Азербайджане и Армении свои конституции в период "первых республик" так и не появились.

Все независимые государства Закавказья выдвигали в 1918-1920 годах территориальные претензии друг к другу. Армения и Азербайджан спорили за принадлежность Карабаха, Зангезура и Нахичевани (впоследствии Карабах и Нахичевань будут переданы Азербайджану, а Зангезур - Армении). В конце 1918 года вспыхнул грузино-армянский конфликт из-за Лорийского района. В грузино-азербайджанском конфликте Тифлис претендовал на Закатальский район Азербайджана, населенный грузинами-ингилойцами, а Баку - на Марнеульский и Гардабанский районы Грузии, являвшиеся регионом компактного проживания этнических азербайджанцев.

Добавим сюда и внутренние конфликты (грузино-абхазский и грузино-осетинский, а также армяно-азербайджанские противоборства в Армении и Азербайджане). Все эти столкновения протекали при вмешательстве Турции и "центральных держав", а затем стран Антанты.

Наконец, добавим к этому военно-политические противоборства первых республик с российскими большевиками и белогвардейцами, которые воспринимались как защитники разных версий имперского проекта.

В то же самое время благодаря первому национально-государственному опыту в политический оборот всех трех кавказских республик были введены такие понятия и элементы, как парламентаризм, свобода слова и гражданские права, которые, правда, нередко совпадали с этническими границами.

Лидеры первых республик Закавказья весьма высоко ставили роль образования (считая его гарантией свободы и независимости). Не случайно на заседании Парламента АДР 1 сентября 1919 года был принят закон об учреждении Бакинского государственного университета.

Таким образом, политический опыт первых республик не сводим к одним лишь пограничным спорам и этническим чисткам, хотя эти практики перечеркнули весь тот демократический порыв, который демонстрировали политики Грузии, Азербайджана и Армении 1918-1921 гг.

Политическая эволюция первых республик Закавказья была прервана советизацией (не только внешней и "русификаторской", как об этом сегодня часто говорят в Баку, Ереване и особенно в Тбилиси, но и внутренней, поскольку в каждой из республик наличествовали собственные большевистские силы).

Развитие наций-государств в Армении, Грузии и Азербайджане не было остановлено полностью. Оно было переведено в иной формат. Именно в рамках советского национального проекта были определены закавказские межреспубликанские границы, ставшие после распада СССР межгосударственными рубежами, а также сформированы атрибуты будущей постсоветской государственности.

Следует отметить интересный парадокс. Расставаясь с "проклятым советским прошлым", новые независимые государства Закавказья далеко не всегда готовы отказаться от тех территориальных конфигураций, которые им были обеспечены именно во времена "нерушимого Союза".

Между тем, вся острота проблемы заключается в том, что сегодняшние независимые государства Южного Кавказа пока не выработали механизмы обеспечения национального мира и безопасности в регионе.

Но если "территориальная целостность" более не обеспечивается с помощью КПСС и КГБ, то должны быть выработаны новые подходы! Однако даже робкие попытки поставить вопрос о федерализации (в грузинском и в азербайджанском контексте) не находят политической поддержки. Напротив, делегирование национального суверенитета рассматривается, как покушение на единство страны.

При этом все три сегодняшних государства Закавказья выработали свое особое отношение к наследию первых республик. Если Грузия и Азербайджан говорят о правопреемственности с Грузинской Демократической Республикой и Азербайджанской Демократической Республикой, то Армения подчеркивает, что осуществила выход из состава СССР в соответствие с союзной законодательной базой.

Впрочем, в грузинских и азербайджанских подходах также есть свои отличия. Если официальный Тбилиси проводит последовательную политику символической десоветизации, то Баку (учитывая огромную роль в создании современного Азербайджана Гейдара Алиева, занимавшего высокие посты в партийно-советской иерархии) действует более избирательно и пытается интегрировать в рамках единой национальной историографии опыт первой независимой республики и Азербайджанской ССР.

На этом фоне следует отметить незначительный интерес сегодняшнего закавказского истеблишмента к лидерам первых республик, будь то Ноэ Жордания, Мамед Эмин Расулзаде, Ованес Качазнуни. Никто из них не стал по-настоящему сакральной фигурой для новых государств.
Парадоксальная ситуация. Первые республики рассматриваются, как исторический образец, а их руководители оказываются в тени.

В грузинском случае это объясняется нежеланием делать лишний пиар левым силам (а правящей партией в Грузии 1918-1921 года были социал-демократы), в азербайджанской ситуации подчеркивание роли Гейдара Алиева отодвигает лидеров АДР в тень. И хотя власти постсоветской Армении с уважением относятся к опыту первой республики, она не воспринимается, как государство-предшественник.
Таким образом, опыт государственного строительства в Закавказье начала ХХ столетия по-прежнему сохраняет свою актуальность. И прежде всего, из-за того, что уроки из него до сих пор извлечены не полностью.

В конце мая три государства Закавказья отмечают знаменательные даты — очередные годовщины провозглашения национальной независимости Грузии, Азербайджана и Армении. Оговоримся сразу. Речь идет не о древних государствах античной эпохи, протогосударственных образованиях средневековья, княжествах, ханствах или меликствах.

Строительство наций-государств

В мае 1918 года, после двух революций и крушения Российской империи, в Закавказье начал реализовываться опыт по созданию наций-государств, ориентированных на европейские образцы.

Сегодня изучение политического опыта "первых республик" чрезвычайно актуально не только по академическим соображениям. Многочисленные проблемы и противоречия (неразрешенные пограничные споры и этнические конфликты, отношения национализирующихся республик к России) сформировались в своем нынешнем виде именно в тот период.

И в государственной символике и мемориальной политике сегодняшних стран Закавказья события 1918-1921 гг. имеют большое значение.

26 мая 1918 года состоялось последнее заседание Закавказского сейма. На этом собрании было официально объявлено о распаде Закавказской Демократической Федеративной Республики (проекта, предполагавшего создание федерации трех государственных образований региона). Тогда же открылось другое заседание, Национального совета Грузии, на котором был зачитан "Акт о независимости" этой республики.

Спустя два дня, 28 мая 1918 года появилась Азербайджанская Демократическая Республика (АДР), первое республиканское государство исламского Востока.

В этот же день Армянскому Национальному Совету в Тифлисе были даны полномочия правительства с неограниченными полномочиями. Совет объявил о независимости Армении, а 29 мая был назначен его первый премьер-министр, и Ереван избран республиканской столицей.

В возникновении национальной государственности в Закавказье в 1918 году нельзя не видеть объективных причин и закономерностей. Российская империя, проводя модернизацию своих "кавказских окраин", не имея своего прямого интереса, по факту становилась создательницей будущих национальных кадров. Развитие городов, индустриализация, интеграционные проекты (неизбежно ставившие проблемы соотношения общегосударственного и "своего", национального) были той средой, в которой закавказские интеллектуалы обсуждали проблемы собственной идентичности, конструировали образы национального будущего. Как следствие, утверждение дискурса национализма, формирование представлений о "своей земле", "идеальных границах", и "врагах нации".

Между тем, опыт национальной государственности после имперского распада у всех трех стран был недолгим.

Азербайджанская Демократическая Республика просуществовала всего двадцать три месяца. Лишь на семь месяцев дольше просуществовала первая республиканская Армения. Дольше всех независимость продержалась в Грузии — чуть менее трех лет. Более того, эта страна стала единственной независимой республикой Закавказья, которой удалось принять Основной закон: в Азербайджане и Армении свои конституции в период "первых республик" так и не появились.

Все независимые государства Закавказья выдвигали в 1918-1920 годах территориальные претензии друг к другу. Армения и Азербайджан спорили за принадлежность Карабаха, Зангезура и Нахичевани (впоследствии Карабах и Нахичевань будут переданы Азербайджану, а Зангезур — Армении). В конце 1918 года вспыхнул грузино-армянский конфликт из-за Лорийского района. В грузино-азербайджанском конфликте Тифлис претендовал на Закатальский район Азербайджана, населенный грузинами-ингилойцами, а Баку — на Марнеульский и Гардабанский районы Грузии, являвшиеся регионом компактного проживания этнических азербайджанцев.

Добавим сюда и внутренние конфликты (грузино-абхазский и грузино-осетинский, а также армяно-азербайджанские противоборства в Армении и Азербайджане).

Все эти столкновения протекали при вмешательстве Турции и "центральных держав", а затем стран Антанты.

Наконец, добавим к этому военно-политические противоборства первых республик с российскими большевиками и белогвардейцами, которые воспринимались как защитники разных версий имперского проекта.

В то же самое время благодаря первому национально-государственному опыту в политический оборот всех трех кавказских республик были введены такие понятия и элементы, как парламентаризм, свобода слова и гражданские права, которые, правда, нередко совпадали с этническими границами.

Лидеры первых республик Закавказья весьма высоко ставили роль образования (считая его гарантией свободы и независимости). Не случайно на заседании Парламента АДР 1 сентября 1919 года был принят закон об учреждении Бакинского государственного университета.

Таким образом, политический опыт первых республик не сводим к одним лишь пограничным спорам и этническим чисткам, хотя эти практики перечеркнули весь тот демократический порыв, который демонстрировали политики Грузии, Азербайджана и Армении 1918-1921 гг.

Политическая эволюция первых республик Закавказья была прервана советизацией (не только внешней и "русификаторской", как об этом сегодня часто говорят в Баку, Ереване и особенно в Тбилиси, но и внутренней, поскольку в каждой из республик наличествовали собственные большевистские силы).

Развитие наций-государств в Армении, Грузии и Азербайджане не было остановлено полностью. Оно было переведено в иной формат. Именно в рамках советского национального проекта были определены закавказские межреспубликанские границы, ставшие после распада СССР межгосударственными рубежами, а также сформированы атрибуты будущей постсоветской государственности.

Следует отметить интересный парадокс. Расставаясь с "проклятым советским прошлым", новые независимые государства Закавказья далеко не всегда готовы отказаться от тех территориальных конфигураций, которые им были обеспечены именно во времена "нерушимого Союза".

Между тем, вся острота проблемы заключается в том, что сегодняшние независимые государства Южного Кавказа пока не выработали механизмы обеспечения национального мира и безопасности в регионе.

Но если "территориальная целостность" более не обеспечивается с помощью КПСС и КГБ, то должны быть выработаны новые подходы! Однако даже робкие попытки поставить вопрос о федерализации (в грузинском и в азербайджанском контексте) не находят политической поддержки. Напротив, делегирование национального суверенитета рассматривается, как покушение на единство страны.

При этом все три сегодняшних государства Закавказья выработали свое особое отношение к наследию первых республик.

Если Грузия и Азербайджан говорят о правопреемственности с Грузинской Демократической Республикой и Азербайджанской Демократической Республикой, то Армения подчеркивает, что осуществила выход из состава СССР в соответствие с союзной законодательной базой.

Впрочем, в грузинских и азербайджанских подходах также есть свои отличия. Если официальный Тбилиси проводит последовательную политику символической десоветизации, то Баку (учитывая огромную роль в создании современного Азербайджана Гейдара Алиева, занимавшего высокие посты в партийно-советской иерархии) действует более избирательно и пытается интегрировать в рамках единой национальной историографии опыт первой независимой республики и Азербайджанской ССР.

На этом фоне следует отметить незначительный интерес сегодняшнего закавказского истеблишмента к лидерам первых республик, будь то Ноэ Жордания, Мамед Эмин Расулзаде, Ованес Качазнуни. Никто из них не стал по-настоящему сакральной фигурой для новых государств.

Парадоксальная ситуация. Первые республики рассматриваются, как исторический образец, а их руководители оказываются в тени.

В грузинском случае это объясняется нежеланием делать лишний пиар левым силам (а правящей партией в Грузии 1918-1921 года были социал-демократы), в азербайджанской ситуации подчеркивание роли Гейдара Алиева отодвигает лидеров АДР в тень.

И хотя власти постсоветской Армении с уважением относятся к опыту первой республики, она не воспринимается, как государство-предшественник.

Таким образом, опыт государственного строительства в Закавказье начала ХХ столетия по-прежнему сохраняет свою актуальность. И прежде всего, из-за того, что уроки из него до сих пор извлечены не полностью.